Псмит в Сити
Шрифт:
— Мистер Бикерсдайк намерен его уволить?
— В настоящий момент, — признал Псмит, — есть подозрение, что такого рода мысль парит — туманно, если можно так выразиться — в голове товарища Бикерсдайка. Более того, согласно тому, что я выяснил у моего клиента, толчок взашей уже был произведен в соответствующих словах. Но фу! А, возможно, ба! Мы знаем, что происходит в подобных случаях, не правда ли? Вы и я, мы исследователи человеческой натуры, так нам ли не знать, что человек с горячим сердцем вроде товарища Бикерсдайка, в пылу минуты склонен наговорить куда больше, чем он действительно подразумевает. Столь импульсивные люди в моменты бурного волнения невольно изъясняются с неудержимой силой, и те, кто их не понимает, склонны принимать их слишком буквально. По окончании дневных трудов я потолкую с товарищем Бикерсдайком и не сомневаюсь, что мы вместе от души посмеемся над этим забавным недоразумением.
Мистер Уоллер подергал себя за бороду. Выражение его лица говорило, что он не вполне убежден в таком исходе. Он собирался облечь сомнения в слова, но тут появился мистер Росситер, и Псмит, прожурчав что-то о служебном долге, занялся своим гроссбухом, а кассир возвратился к себе в отдел.
Одна из теорий Псмита о Жизни, которые он имел обыкновение излагать Майку в глухие часы ночи, закинув ноги на каминную полку, сводилась к тому, что секрет успеха состоит в умении выгодно воспользоваться выпавшим тебе ломтиком удачи и, так сказать, сцапать счастливое мгновение.
Когда Майк, которому в Рикине как-то пришлось переписать эту цитату десять раз, напомнил ему, как Шекспир однажды сказал что-то про прилив и отлив в делах людей, — с приливом… и так далее, Псмит с небрежным изяществом признал, что Шекспир, возможно, додумался до этого первым, и это — еще одно доказательство, сколь часто великие умы мыслят одинаково.
Хотя и небрежно отказавшись от своего юридического права на эту максиму, он, тем не менее, сохранил высокое мнение о ней и часто руководствовался ею в устройстве собственной жизни.
Посему, когда, подходя к клубу «Старейших консерваторов» в пять часов вечера, полагая найти там мистера Бикерсдайка, он заметил, как его дичь вошла в турецкие бани, расположенные ярдах в двадцати от дверей клуба, он поступил согласно собственной максиме, решив не ждать, когда управляющий покинет баню, а заговорить с ним на тему Майка, загнав его в угол внутри бани.
Он дал мистеру Бикерсдайку пять минут форы. Затем, прикинув, что к этому времени тот, вероятно, уже определился, Псмит распахнул дверь и вошел сам. Уплатив и оставив свою обувь у мальчика за порогом, он был вознагражден видом управляющего, который вышел из кабинки в дальнем конце помещения, облаченный в два пестрых полотенца, которые купальщик обязан носить в турецких банях, каковы бы ни были его собственные вкусы касательно одежды.
Псмит направился к той же кабинке. Вещи мистера Бикерсдайка лежали в изголовье одной тахты, но больше никто заявку там не застолбил. Псмит вступил во владение соседней тахтой. Затем, весело напевая, он разделся и спустился по лестнице в парильню. Полотенца в качестве одеяния ему понравились. В них было что-то, что шло его фигуре. Они придавали ему, подумал он, особую грациозность. Он на миг помедлил перед зеркалом, одобрительно себя оглядел, а затем открыл дверь парильни и вошел.
23. Мистер Бикерсдайк делает уступку
Мистер Бикерсдайк раскинулся в шезлонге в первом помещении, глядя перед собой глазами вареной рыбы, столь обычно наблюдаемыми в турецких банях. Псмит опустился на соседний шезлонг с бодрым «добрый вечер!». Управляющий подскочил, будто в него твердой рукой всадили шило. Он посмотрел на Псмита взглядом, который попытался исполнить достоинством. Однако будучи завернутым в пару пестрых полотенец трудно исполниться достоинством. Взгляд этот мало отличался от упомянутого выше взгляда вареной рыбы.
Псмит расположился в своем шезлонге поудобнее.
— Только подумать, что и вы здесь, — сказал он любезно. — Мы как будто постоянно встречаемся. Для меня, — добавил он с ободряющей улыбкой, — это величайшее удовольствие. Да, поистине величайшее. В служебное время мы видимся очень редко. Не то, чтобы на это можно было сетовать. Работа превыше всего. У вас есть свои обязанности, у меня есть свои. Можно лишь пожалеть, что обязанности эти не таковы, чтобы мы могли трудиться бок о бок, ободряя друг друга словом и жестом. Однако бессмысленно тратить время на сожаления. Нам следует извлекать как можно больше из этих случайных встреч, когда дневные труды позади.
Мистер Бикерсдайк скатился со своего шезлонга и занял другой в противоположном конце помещения. Псмит присоединился к нему.
— На мой взгляд, есть что-то приятно таинственное, — заговорил он, будто его не прервали, — в турецких банях. Они словно уносят нас далеко от суеты и маяты будничного мира. Это тихая заводь в стремительной реке Жизни. Мне нравится сидеть и размышлять в турецких банях. Если только, разумеется, рядом нет задушевного собеседника в отличие от нынешнего визита в них. Для меня…
Мистер Бикерсдайк встал и направился в соседнее помещение.
— Для меня, — продолжал Псмит, вновь последовав за управляющим и расположившись рядом с ним, — кроме того, бани будто таят некую жуткость. В служителях мерещится нечто зловещее. Они скользят, а не ступают твердо. Они почти ничего не говорят. Кто знает, какие планы и коварные замыслы у них на уме? И эти кап-кап-кап… Возможно, капает лишь вода, но как мы можем знать, не кровь ли это? Столь просто покончить с человеком в турецких банях. Никто не видел, как он вошел. Никто не сможет его отыскать, если он исчезнет. Не слишком приятные мысли, мистер Бикерсдайк.
Мистер Бикерсдайк, видимо, счел их именно такими. Он снова встал и вернулся в первое помещение.
— Я пробудил в вас беспокойство, — сказал Псмит с самоупреком в голосе, когда вновь устроился рядом с управляющим. — Весьма сожалею. Я оставлю эту тему. Собственно, мои страхи кажутся мне безосновательными. Статистика, насколько я понимаю, свидетельствует, что большое число людей ежегодно благополучно выходят из турецких бань. Но есть другое дело, о котором я хотел бы поговорить с вами. Дело несколько деликатное, и я осмеливаюсь упомянуть о нем вам потому лишь, что вы такой близкий друг моего отца.