Псы, стерегущие мир
Шрифт:
Корчмарь, грузный мужчина, с мясистым лицом и грязными метелками усов, протер руки о фартук и уставился на посетителей выжидательно.
Буслай, отвергая старшинство, заговорил первым:
– Поесть бы, попить бы.
– Заплатить бы, – сказал хозяин в тон.
Лют поморщился, а Буслай недовольно хрюкнул, отстраненный соратником от греха подальше.
– Заплатить чем найдется, – сказал Лют, и на его ладони блеснули серебряные кругляши. – Любезный, уважь доброй едой и дай на постой три комнаты.
Монеты переместились в потную ладонь. Корчмарь ссыпал
– Щ-щас все будет.
Потертая лавка, отполированная сотнями безвестных задов, прогнулась под гриднями – сели рядом, лицом к двери. Лют отцепил от пояса ножны, чтобы не мешали, и пристроил их поудобнее, под десницу. Буслай положил топор поперек колен, локти уткнулись в столешницу с обколотыми краями и испещренную зарубками.
Лют глянул мельком на едоков, цепко ухватил количество мечей, топориков и прочего оружия и покачал головой. В княжестве Вышатича нравы оказались буйные, город был полон оружных, мечи носили не только дружинные, а… не поймешь кто: обнищавший купец или того хуже – наемник. В Кременчуге свободное ношение оружия дозволялось дружинным, остальные довольствовались ножами в ладонь, в городе больше не надо. А тут…
На Люта уставился детина с разбойничьей рожей: пропеченное солнцем лицо обрамляла нечесаная борода, полная сора и залитая пивом, на виске пузырился шрам. Одет он в выделанную шкуру без рукавов. Его жилистые руки лежали бревнами на столе, в правой – нож с куском мяса на острие. Взгляд его был пристальный, тяжелый, будто детина повстречал человека, снасильничавшего его сестру.
Лют встретил взгляд спокойно. Верзила цокнул, выковырял пальцем из желтых зубов кусок мяса. Затем отвел взгляд от гридня, с ленцой разглядывая ошметок.
Буслай заметил погляделки, шумно засопел:
– Чего ему надо?
Лют отмахнулся:
– Драки, чего еще? Давно в корчме не был?
– Наши не такие.
– Да, у нас скучно, – согласился Лют.
Вместо юной розовощекой подавальщицы, которую гридни привыкли видеть в Кременчуге, у стола возникла угрюмая бабища в неопрятной одежде. Буслай скривился и глянул с надеждой: может, если отмыть, она будет и ничего? Но колючая поросль на женском подбородке надежду убила.
По столешнице небрежно прошлась грязная тряпка, доски заблестели жирно, в носах гридней засвербело от резкого запаха. Бухнув обгрызенный поднос на стол, баба перетащила парующие плошки. Похлебка перехлестнула через края, и Лют еле успел спасти штаны от жирного пятна.
Буслай наклонился над чашкой и принюхался подозрительно.
– А хлеб?
– Щ-щас будет.
Подавальщица двинулась через зал ко входу в кухню, собирая грязную посуду со встречных столов на поднос. За угрюмой бабищей осталась цепочка объедков, жирных капель. Буслай проводил необъятную корму брезгливым взглядом и пожаловался Люту:
– Что они, других слов не знают? Куда нас Стрый привел? Какой-то гадюшник.
Лют ответил с кислой миной:
– Ты в дороге хохмил – он здесь решил пошутить.
Гридни лениво похлебали жирное варево и одновременно отложили ложки. Плошки прошуршали дном, отъезжая на середину стола.
Гул в корчме смолк, когда на пороге возникли отроки с поклажей, из-за спин которых робко выглядывал Нежелан. Лют вяло махнул рукой, и троица осторожно пошла, недоуменно оглядываясь.
– Как-то тут… грязно, – сказал Савка шепотом, опустившись на лавку.
Буслай пожал плечами, на его лице написано презрение к мелким неудобствам. Савка устыдился своей нежности и запунцовел щеками, затем и голову склонил под злорадным взором Ждана – тому-то на чистоту наплевать.
У стола объявился хозяин и растянул губы в подобие улыбки. Лют за прибывших распорядился, что подать.
– Пока готовится, займите комнаты, – сказал он отрокам. – Хозяин, покажи хоромы.
Корчмарь кликнул помощника. Вместе с отроками на второй поверх ушел и Нежелан.
Отроки еще размещались в покоях, а стол уже запаровал блюдами со снедью. Буслай шумно сглотнул слюну, пальцами разорвал жареного гуся и половину засунул в пасть. Затрещали кости.
Лют поспешно ухватился за бараний бок с кашей. От тягучих ароматов в голове помутилось, кишки буйно танцевали. Пожар в глотках тушили молодым кисловатым вином. Пили жадно – вороты рубах потяжелели темными пятнами – и набрасывались на говядину, приправленную острыми травами, разжигающими в крови огонь.
Когда отроки спустились к разоренному столу, гридни вяло доедали молочного поросенка, ковыряясь в зубах. Их ладони поглаживали раздутые животы.
– Кхе… – только и вымолвил Ждан.
Гридни ответили невинными взглядами. Хозяин будто пророс из немытого пола: согнут в почтительном поклоне, на воинов посматривает с уважением. Лют отсыпал в подставленную ладонь горсть монет и приказал подать еще еды и питья. Корчмарь исчез, звякнув полным карманом.
Савка схватил кувшин, потряс и посветлел лицом.
– Эй, и мне оставь! – спохватился Ждан, но вырвал посуду уже пустую.
Буслай лениво хмыкнул и нехотя поднялся:
– Пойду к оружейнику. Может, развеюсь. Что-то княжье поручение оказалось скучновато, дорога была куда интересней.
– Не забудь, завтра в обратный путь, – напутствовал Лют.
Буслай поморщился:
– Что ты со мной, как с маленьким? Расслабься! Вечно хмурый, шутки сроду не сказал.
Лют мог ответить, что с героем Пепельного вала так разговаривать не след и он не скоморох, чтобы зубоскалить, но промолчал.
Буслай забрал порванную кольчугу, вышел в залитый ярым солнцем двор и неспешно затопал по мостовой.
Лют остался присматривать за юнцами. Взгляд его упал на бедовика, в груди ворохнулось сочувствие.
– Вот и пришло время расставаться, Нежелан.
Бедовик вздрогнул; куриная лапка в руке застыла у губ; опухшее от побоев лицо потемнело. Савка глянул и прервал шумное чавканье невнятной речью:
– Что, непутевый, не хочется быть одному? То-то.
Лют посмотрел с укором. Ждан надолго прилепился к кувшину, потом отставил его нетвердой рукой и предложил добродушно: