Псы, стерегущие мир
Шрифт:
Шергай пятился, прижимая к груди кувшин, как мать младенца. Полог открылся, звуки веселья с силой ударили по ушам, в теплый воздух шатра влилась струйка ночной прохлады.
Маг выскользнул в степь, ноги дрожали, тяжелый кувшин норовил выскочить. Ночной воздух жадно припал к потному лицу, зашипел, голова окуталась паром. Двое стражей у порога шатра Повелителя проводили согбенную фигуру хмурыми взглядами.
По дороге маг дважды споткнулся о мертвецки пьяных воинов, кувшин едва не упал.
– Проклятые дети ослов!
Руки прижали кувшин крепче, маг начал внимательно глядеть под ноги.
Становище ярко освещалось, громкий смех заглушал музыку. Неустрашимые воины вернулись из прокаленных песков, настала очередь хмельных возлияний. Группа степняков с восхищенными криками рассматривала трофей – насаженную на саблю голову песчаного колдуна.
Старый маг вгляделся в змеиные черты лица, брезгливо сплюнул. Шергая звали разделить ночное пиршество, но маг отвечал бранью, вызывая громовые раскаты хохота.
Маг добрался до шатра темно-серого цвета, юркнул внутрь. В нагромождении чародейских трав, амулетов, свитков отыскал светильник и запалил фитиль. От язычка пламени, похожего на наконечник стрелы, разлился ровный свет, послышался аромат душистого масла.
Шергай аккуратно положил кувшин, покачал головой восхищенно. Большая честь служить Повелителю! Непонятно, зачем в первую очередь нападать на лесных дикарей. Куда лучше сперва разорить могучий и богатый Румин, взять несметную добычу, прославить степной народ. А лесников можно оставить напоследок, вряд ли они будут угрожать степи в скором будущем. Но желание Повелителя – закон.
В шатре Повелитель сидел в той же позе, со скрещенными ногами и головой, подпертой кулаком; взгляд задумчиво упирался в карту – грозный повелитель степных орд выглядел беззащитно. Пальцы коснулись кожаного чехла на груди, распутали завязки…
Пусть Шергай думает, что Повелитель идет войной в северные земли ради будущего блага страны. Когда они вернутся из похода, певцы воспоют доблесть воинов, диковинную добычу, прозорливость Повелителя. Пусть никто не знает, зачем на самом деле затевается война. Не говорить же Шергаю, не поймет. И военачальники тоже. Может, кто из юных и пылких воинов…
Пальцы выудили из чехольчика нитку зеленого бисера. Алтын впился взглядом в украшение, но стеклянная змейка расплылась перед глазами, щеки ожгло горячими каплями, небо над шатром тоскливо заворчало.
Глава вторая
Солнце едва поднялось над крышами домов: литой диск щита Дажьбога неспешно выходил из розовой пены облаков, петухи яростно надрывались, требуя, чтобы ленивый люд посмотрел на диво. Крики пернатых певунов врывались в распахнутые ставни второго яруса княжьего терема.
В человеке у окна сторонний не признал бы князя: простые штаны, рубаха из посконной ткани, босые ноги утопали в шкуре медведя, статью не отличался от здорового селянина. Лишь глаза, бирюзовые, глубокого оттенка, словно далекое море, выдавали мощь мужа, привыкшего повелевать.
Чуткий слух уловил поскрипывание половиц, дверь отворилась, вошедший от порога поприветствовал:
– Здрав будь, князь Яромир.
– И тебе поздорову, Вольга.
Вольга прикрыл дверь, простучал резным посохом по устланному шкурами полу, приблизился к князю. Рука с кольцами седых волос поднялась ко лбу, поправила белую прядь, выскочившую из-под налобной тесьмы. Князь отступил на шаг – запах от волчьей шкуры волхва тот еще! На морщинистом лице волхва проглянула усмешка. Ноздри крупного носа растопырились, воздух засвистел протяжно, как вьюга в трубе.
Внешне старого годами (или старого на вид) Вольгу не спешила покинуть телесная мощь, служитель богов посохом постукивал для виду. На деле мог взмахнуть неказистой палкой и пробить доспех, а заодно и укрытую плоть. От старика исходила сила могучего зверя, смешанная с неведомой, волховской.
– Добро почивалось? – начал волхв издалека.
Князь рассеянно кивнул, ладонью пригладил русую бороду:
– Добро. У тебя как?
Волхв блеснул желтоватыми зубами, посох глухо ткнулся в шкуру медведя.
– Не до сна ныне, княже, – развел руками Вольга.
Яромир повернулся к окну и принялся рассматривать посад за стенами детинца. Город постепенно полнился людьми: встали мастеровые, закружился дым над домами пекарей, на мостовых заспанные горожане оживали потихоньку, сбрасывали остатки сна. Скоро Кременчуг забурлит, гомон торгов достигнет кремля, да и в детинце закипит работа.
Князь посмотрел на Вольгу:
– Что так? Любо в личине волка по лесу шастать? То-то слухи ходят, что объявился хорт величины небывалой.
Волхв досадливо дернул рукой, белоснежная борода гневно встопорщилась.
– Брехня, княже! Делать больше нечего, как бегать по ночам. Спать-то когда? Да в моем возрасте не больно побегаешь.
Князь кивнул, глаза блеснули озорно.
– А хотелось?
Волхв прогудел насмешливо:
– Княже, ты зело озорным стал, никак собираешься в скоморохи?
Князь дернул плечом, спрятал в бороде ухмылку. Во дворе детинца раздался грозный крик, звон затрещин, затем металла. Яромир глянул, в сощуренных глазах блеснула насмешка.
Кряжистый, с широченной бородой-лопатой муж выстроил в ряд безусых отроков и рукой тяжело охаживал нерадивых по льняным затылкам.
– Ну кто так топор держит? – спросил воевода досадливо.
– Я, воевода-батюшка, – ответил отрок виновато.
Воевода остановился, лицо побагровело, грудь раздалась в стороны, как у сердитого петуха. На голову отрока обрушился поток ругательств и подзатыльники.
Отрок снес наказание покорно, изредка вставляя:
– Да, воевода, такой вот уродился.