Птенцы археоптерикса
Шрифт:
– Если б он думал и о нас!
– Иногда думает. Я-то знаю.
– Да. С тобой он говорит чаще...
Они помолчали. Бывший Пес собирался с мыслями.
– Как это удивительно, как странно!
– воскликнул он с увлечением.
– Мне кажется, порой что-то брезжит в моем сознании, словно вот-вот ухвачусь за путеводную нить - и стану уже не тем, что я есть.
– Ты организован сложнее меня, - грустно согласился Бывший Лошадь.
– Мне страшно подумать, что твое развитие уйдет так далеко, и мы станем воспринимать все по-разному. Тогда я буду совсем один.
– Что ты, милый! Ведь развитие вида - дело целой цепи поколений! Даже наш Жу не может заставить перескочить эволюцию больше чем на один порядок сразу.
– "Милый"! Как ты это сказал! Какое славное слово... Как думаешь, если попросить Жу, чтоб он произнес его только один раз, просто так, в пространство - звук ведь можно записать? А погодя как-нибудь схитрить еще; сделать, что он повторит на той же модуляции твое и мое имя, все это смонтировать - и вот он нам будет говорить своим собственным голосом: "Милый Пес! Милый Лошадь!" Говорить столько раз, сколько мы захотим. Вот славно-то!
Бывший Пес смущенно потупился.
– Нет, нехорошо, - честно возразил он.
– Мы возьмем то, что нам не принадлежит.
– Что значит "принадлежит"?
– снова с досадой спросил Бывший Лошадь, Почему ты так много стал употреблять непонятных слов?
– Я читаю старые книги, - ответил Пес.
Но его товарищ только помотал головой.
– Книги!.. Кому это нужно теперь? Лучше прокрутить через стенку.
– Над книгой думаешь. Она не скользит так быстро, как стенка. На каждой строчке можно остановиться, когда захочешь. Даже Жу все чаще стал брать старые книги из хранилища.
– Вот я и говорю, что ты становишься похож на Жу. Просто ужасно!
– Разве ты его не любишь?
– Ты очень хорошо знаешь, что я люблю его больше всего на свете. А ты?
– Я тоже.
Они замолкли. Вокруг стало сереть. Сами собой потухли осветительные дуги над главным фасадом. Молодая трава, которая при луне казалась политой молоком, сейчас сделалась черной, словно свернувшаяся кровь. Но в кустах уже чирикнула первая птичка, голосом неуверенным и как бы вопрошающим: что это? Взаправду утро или еще какой-нибудь оптический фокус?
– Как ты думаешь, - спросил опять, несколько погодя, Бывший Лошадь, почему Сапиенсы не трогают птиц? Ничего в них не изменяют?
– Жу мне говорил, что их оставили как контрольную ветвь эволюции.
– А! Он с тобой и про это говорит?
– Так, между делом.
– Ты уже научился во всем его понимать?
– Что ты! Этого не смогли бы даже и люди!
– А почему на земле не осталось людей? Зачем Сапиенсы их всех переделали?
– Сапиенсы их не переделывали. Люди сами переделались в Сапиенсов. Какие-то клетки усиленно развивались, а другие притормаживались, и вот понемногу все люди стали Сапиенсами.
– Неужели никто из них не захотел остаться просто человеком?
– Ах, глупый! Но ведь это происходило помимо их воли, как бы само собой.
– Послушай!
– вскрикнул вдруг Бывший Лошадь в сильном возбуждении.
– Наш Жу действительно может все-все?
– Не знаю. Он говорит, что нет, а я думаю, что да. Но зачем тебе?
– Если его попросить... Нет! Если заинтересовать, подтолкнуть на эксперимент... Только не вперед, а назад, чтоб он растормозил свои те, старые клетки? А. новые затормозил... Ведь он снова станет человеком?!
Бывший Пес долго и усиленно думал. Между его широко расставленными глазами кожа сошлась в напряженную складку.
– Это плохо кончится для него, - наконец медленно проговорил он.
– Жу очутится один среди Сапиенсов. Подумай - совсем один!...
– А мы?
– вскричал Бывший Лошадь, обуреваемый любовью и преданностью. Если Сапиенсы не захотят его, мы уйдем с ним в лес и построим новый дом. Или взберемся на высокую гору, и все, что останется внизу, будет видеться таким маленьким, что перестанет нас касаться.
Но Бывший Пес только шумно вздохнул.
– Магнитный луч достанет повсюду,
– А зачем им нас трогать? Мы не сделаем ничего плохого; уйдем и только. Раз Сапиенсам Жу не нужен. А нам нужен!
– Значит, ты все время думаешь только о себе?
– возмутился Бывший Пес, стукнув хвостом о землю.
– Мне хочется, чтоб он назвал меня "Милый", - прошептал его товарищ, покаянно опуская ушастую голову.
Быстро светало. Стала видна вся его понурая фигура, покрытая рыжей шерстью, и длинная морда с круглым огненно-черным печальным глазом.
– Брось. Не надо расстраиваться, - сказал Бывший Пес.
– Уже утро, раскрылись цветы шиповника, скоро проснутся маки.
– Жу все еще не ложился! Посмотрим-ка, что он делает сейчас?
Они снова подошли к стеклянному проему, за которым - уже бледнее виднелся отсвет мелочно-розовых и молочно-голубых ламп. Бывший Лошадь пригнулся, припав к глазку.
– Ну, что?
– спросил его Пес.
– Наверное, опыт идет к концу. Горят только двенадцать сигнальных огоньков. Остальные потушены.
– Дай-ка, посмотрю тоже.
Пес встал на задние лапы и приложился к глазку. Он увидел знакомую комнату, очень большую, но казавшуюся тесной, словно она была лишь хорошо пригнанным футляром, полную стрекочущих, щелкающих механизмов, упрятанных в закрытые шкафы. Он, конечно, не слышал звуков сквозь тугое пластическое окно, но легко представлял их себе.
Огромный лоб Сапиенса был стянут обручем, соединенным с Главной Машиной. К ней подключались и все шкафы, стенды, все медленно вращающиеся колеса с пробирками.