Птенцы археоптерикса
Шрифт:
– А все-таки хорошо, что мы здесь совсем одни, - проговорил Бывший Пес, следя за тяжело снявшейся птицей.
– В этом уголке среди гор никогда ничего не меняется, как остается неизменным птичье яйцо. Они все одинаковы до сих пор, что у археоптерикса, что у этой вороны!
– У вороны яйцо запрограммировано иначе, - возразил Лошадь.
– Сложнее.
– Ну, не знаю, - глубокомысленно отозвался Пес.
– Создать из рыбьей чешуи перья тоже было непросто. А ведь эволюция быстро совершилась! Жу не захочет этим заняться, но в вороньем яйце, может быть, и до сего дня живет крошечный археоптерикс? Сапиенсы убеждены, что они все знают. А для меня чем больше что-нибудь знаешь, тем сильнее хотелось бы это понять,
Асфальтовая река
Теплая, как щека,
Только приляг слегка,
Будешь лежать века,
пробормотал вдруг он.
– Что это?
– спросил Лошадь.
– Какая-то старая песня.
– Теперь давно нет асфальтовых дорог.
– Я знаю.
– Послушай, ты уже совсем разучился лаять? Только говоришь и говоришь?
– Нет, еще могу.
И в подтверждение Пес поднял морду к бледному небу, где давно потухли искусственные луны и стал невидим зеленый игольчатый луч. Только старая Луна, совсем опустившись к горизонту, сияла все тем же теплым тихим светом.
Раздался высокий надрывный звук волчьего воя. Что-то сжалось внутри Бывшего Пса; он пытался возродить в себе ощущение бесконечно далекого... Время остановилось.
Внезапно обоих словно ударило током: у дверей лаборатории стоял Сапиенс.
– В чем дело?
– спросил он утомленно.
– Разве изменен режим суток? Почему вы здесь?
Первым опомнился Бывший Пес. Он деланно зевнул и потянулся.
– Видишь ли, Сапиенс, - небрежно сказал он.
– Сегодня полнолуние, и я захотел проверить, сохранился ли у меня атавистический инстинкт.
– Ну, и?..
– Есть, но уже приходится снимать внутренние тормоза, чтоб полаять. Архаический способ передачи информации!
Сапиенс бледно усмехнулся...,
– Опыты надо согласовывать со мной, - сказал он, уже оборачиваясь к другому.
– А ты?
– Я?!.., Рыжая шерсть взмокла от напряжения.
– Что такое?
– протянул Сапиенс, зорко и холодно глядя на него.
– Почему ты так волнуешься? Опять неразумная трата эмоций на сущие пустяки?
Он протянул руку, и гибкие, чуткие, бесконечно сдержанные и абсолютно бесстрастные пальцы прикоснулись к задрожавшей шкуре.
– Ты стал слишком нервным. Может быть, тебе не на пользу тишина здешнего места? Что ты скажешь, если я отошлю тебя на время в Большой Круг?
– Это ни к чему, Сапиенс, - поспешно вмешался Пес, с тревогой и жалостью глядя на своего товарища.
– Думаешь, ты выглядишь лучше, когда по утрам выходишь из своей лаборатории? У Лошади такое же право напрягать нервную энергию во имя поставленной цели.
– Цели? Это любопытно, - пробормотал Сапиенс. На мгновенье зрачки его вспыхнули, но утомление пересилило, веки опустились на глаза.
– Я пойду лягу, - сказал он вяло.
– Принимайте сигналы и следите за натяжением плазмы в аппарате Ф-18. Напомните мне об этом разговоре. Может быть, произошел перескок сразу на два порядка? Мы поговорим.
Бывший Лошадь смотрел ему вслед: узкая спина, легкая скользящая походка...
– Если бы с ним можно было говорить, - прошептал он. Ах, если б только с ним можно было говорить! Пойди, проследи, выпьет ли он хоть свой стакан перед сном?
Бывший Пес, свесив голову, молча двинулся за Сапиенсом. Лошадь остался посреди двора один.
Всходило солнце. Хотя в горах еще витала призрачная пелена, но сквозь нее уже проступало желтоватое тело камня. На пластиковой тропинке исчезали следы ушедших. А по обе стороны воскресающая молодая трава светилась весенней зеленью,
Асфальтовая река
Теплая, как щека...
– пробормотал Бывший Лошадь. Дальше вспомнить он уже ничего не мог.