Птица и меч
Шрифт:
Ты меня слышишь, Буджуни? Тролль зашипел и отпрянул. Его глаза были полны ужаса. Я уронила лоб на руки. Грудь, как железным обручем, сдавило отчаянием. Буджуни тоже меня услышал — и его первой реакцией оказался страх. Я чувствовала исходящие от него волны смятения, перемешанного с потрясением и испугом. Тролль не бросился наутек, но и ничего не отвечал, лишь стоял передо мной, тяжело дыша. Когда я попробовала обратиться к нему снова, то сама услышала, как дрожит мой мысленный голос.
Теперь ты меня боишься, дружок? Я ощутила, как он осторожно коснулся моих волос, но не осмелилась поднять взгляд.
— Птичка? — с сомнением прошептал Буджуни. — Птичка, это ты?
Да. Это я. В качестве подтверждения я кивнула, и тролль снова испустил судорожный вздох. Затем потянулся к моим губам, словно желая убедиться, что глаза его не обманывают, но в последний момент отдернул руку и отступил назад. Я поднялась на ватные ноги и шагнула следом, готовая как угодно умолять его меня выслушать. Мне было жизненно необходимо убедить друга в том, в чем я сомневалась и сама.
Я нашла свой голос, — попыталась объяснить я. — По крайней мере, его часть. Буджуни медленно кивнул, не сводя с меня круглых глаз, но и не источая уже такого страха.
Теперь ты можешь меня слышать. А я могу с тобой говорить.
— Я всегда мог тебя слышать, Птичка. Но раньше это было скорее чувство… образ. А теперь настоящий голос! Дай чуток привыкнуть.
Я понимаю. Мне тоже страшно. Ты даже не представляешь, как мне страшно, Буджуни. У тролля задрожали губы, и воздух наполнился состраданием. Для моей измученной души это было настоящим бальзамом.
Буджуни торопливо промокнул глаза и указал на рану у меня на горле.
— Это сделал король?
Я покачала головой. Нет.
— Хорошо. Мне бы не хотелось его ненавидеть. Все-таки он совсем не то, что его отец.
Мне бы тоже не хотелось его ненавидеть, — призналась я, и Буджуни пристально посмотрел на меня. Не знаю, что он увидел, но я позволила ему взять себя за руку и отвести по широкой винтовой лестнице в башню.
— Будь готова ко всему, Ларк. Твой батюшка здесь, а по замку ползают разные слухи, — прошептал Буджуни. Его глаза так и шныряли по сторонам, будто нас могли подслушать даже стены.
Расскажи.
— Король молод. Члены Палаты лордов думают, что он очень уж мягок с Одаренными.
Я испуганно покосилась на тролля, и он сжал мою руку, успокаивая. Больше мы не проронили ни слова, пока не оказались наедине в моей комнате. Там Буджуни ловко обработал царапину на горле и заговорил снова — на этот раз понизив голос до шепота.
— Лорды винят короля в возвышении вольгар. Дескать, он заставил вольгар поверить, что он слаб, чем подтолкнул их к бунту.
Я вспомнила, как Тирас и Кель рубили ужасающих птицелюдей на куски, и задумалась, как выглядит слабость в представлении членов Палаты. Но вольгары… не Одаренные. Это чудовища.
— Для лордов разница невелика.
Я поморщилась, и Буджуни снова похлопал меня по руке. Так считал прежний король, Золтев, отец Тираса. Но моя мать не была чудовищем. И я тоже. Мы продолжили нашу странную одностороннюю беседу. Прежде чем произнести фразу, я собирала для нее слова, будто нанизывала бусины на нитку. Буджуни в изумлении слушал, как я отвечаю на его осторожные вопросы, пока в кудлатую бороду не скатилась большая слеза.
— Птичка, у тебя прекрасный голос. Сладкий, как у соловья. Так бы и слушал целый день.
Вскоре нас прервали Грета и, как я недавно узнала, Пия. Одна опрокинула в ванну несколько ведер с горячей водой, другая достала из гардероба платье. Буджуни заявил, что подождет за дверью и, когда я буду готова, проводит меня в тронный зал. Прежде чем откланяться, тролль бросил на меня смущенный взгляд, и я запечатлела в его сознании панический вопрос, который он проигнорировал. Он явно передал мне не все слова короля.
При виде крови на моем корсете у Пии округлились глаза, и даже Грета оставила свою обычную грубость. Меня быстро искупали, вытерли и нарядили в серебряный шелк, в котором я ощутила себя дождевой каплей — серой, маленькой и абсолютно невидимой. Оставленную Келем царапину спрятали под бриллиантовым ожерельем. Служанки не задали ни одного вопроса о ране, и я задумалась почему. Знали, что я не смогу ответить? Или им не впервой было помалкивать о выходках короля? Застегивая украшение, Пия сказала, что оно принадлежало матери Тираса, покойной королеве Аурелии, и чрезвычайно мне идет. Последнее, разумеется, было неправдой, но ожерелье и в самом деле было красивым, а его вес придал мне храбрости.
Напоследок Пия расчесала мне волосы с каплей лавандового масла для блеска, однако не стала заплетать их в косу — лишь перехватила тяжелые локоны витым серебряным обручем, усыпанным маленькими бриллиантами под стать ожерелью. Запах лаванды немного меня успокоил, и я постаралась сосредоточиться на нем, пока Грета подчеркивала мои серые глаза краской для век, чернила ресницы и похлопывала по щекам подушечкой с розовой пудрой. Все это время меня не покидало странное ощущение, будто меня готовят к чему-то, к чему я совершенно не готова. Наконец Буджуни принялся стучать в дверь с призывами поторопиться, и служанки отступили на шаг, разглядывая меня с удовлетворением мастера, который успешно справился с трудной задачей.
Стоило мне выйти в коридор, как Буджуни расплылся в улыбке, полной гордости и восхищения. Я тут же метнула в него вопрос, который безостановочно мучил меня последние полчаса. Что происходит в тронном зале?! Буджуни сморщился и прикрыл руки ушами, словно это могло защитить его от моего гнева.
— Черт возьми, Птичка! — прохныкал он. — Можно потише? Необязательно так кричать.
У меня приоткрылся рот от удивления. Я и не думала, что способна контролировать громкость своих мыслей, хотя как раз это казалось логичным. Как люди могут говорить громче или тише, так и я могла «шептать», чтобы меня услышал только стоящий рядом человек, — или же возвышать голос, обращаясь сразу ко многим.