Птица малая
Шрифт:
– Потрясающе, старина. Никак не думал, что найду вас в таком бодром состоянии духа.
Эмилио застыл с простыней в руках, вдруг осознав, что и впрямь доволен жизнью. Он остолбенел, едва ли зная, что делать с этим чувством. Возник было почти автоматический порыв возблагодарить Господа. Эмилио подавил его, упрямо цепляясь за факты: он развешивает белье, болтая с Джоном Кандотти о «Принцессе-невесте», и получает удовольствие. Вот и все. Благодарить надо Паолу Марино, а не Бога. Эмилио и сам помог себе. Когда он понял, насколько лучше новые скрепы, то попросился на работу в прачечную. Ему нужно чем-то заниматься, а это будет хорошей посильной тренировкой, убеждал Эмилио, естественной терапией для его рук. Теперь он спал и ел лучше, а ночи сделались не такими тяжелыми. И он становился сильнее. Конечно, время от времени, слегка запыхавшись от постоянных наклонов, Эмилио вынужден был останавливаться, но постепенно перерывы делались короче и требовались реже…
Обеспокоенный его затянувшимся молчанием и задумчивостью, Джон оставил свой каменный насест.
– Давайте я помогу, – мягко сказал он и поднял одну из простыней.
– Нет!
Уронив простыню, Джон отшатнулся.
Несколько секунд Сандос не двигался, тяжело дыша.
– Послушайте. Простите, – сказал он затем. – Я испугался, ясно? Не ожидал, что вы окажетесь так близко. Не хочу помощи! Все пытаются мне помочь! Простите, но я это ненавижу. Оставьте меня в покое…
Он отвернулся – сердито, едва не плача. Наконец повторил более спокойно:
– Простите. Напрасно я на вас ополчился. Я запутался, Джон. Столько всего намешано…
Стыдясь своей горячности, Эмилио отвернулся и наклонился к корзине с бельем. Спустя пару минут сказал через плечо:
– Не стойте с глупым видом. Помогите.
Джон растерянно покачал головой, но затем подобрал наволочку и повесил на веревку.
В молчании они довели дело до конца и вернулись в сумрак подвала за новым грузом белья. Опустив корзину на пол, Эмилио тяжело вздохнул, глядя на свои скрепы:
– Да, эти намного лучше, но на скрипке играть я все еще не могу…
Джон забормотал что-то сочувственное, но вдруг увидел, что Эмилио ухмыляется.
– Черт! – засмеялся Джон, и напряжение, возникшее между ними, испарилось. – Не могу поверить, что на это купился. Вы ведь никогда и не играли на скрипке, верно?
– Бейсбол, Джон. Я играл только в бейсбол.
Чувствуя, что к нему возвращается спокойствие, Эмилио открыл стиральную машину и начал выгружать полотенца.
– Сейчас я, наверно, слишком стар и потрепан, чтобы обежать площадку. Но когда-то у меня были здоровые кисти.
– На какой позиции вы играли? – спросил Джон.
– На второй базе обычно. Недостаточно длинные руки, чтобы играть на внешней части поля. Я был весьма хорош на приеме – в основном одиночные и дубли. Ну, может, не так уж и хорош, но любил это дело.
– Отец Генерал утверждает, что у него до сих пор шишка там, где вы ударили его по лодыжке, пытаясь захватить третью базу. Он говорит, вы были просто дикарь.
– Это клевета! – воскликнул Эмилио.
Негодуя, он протиснулся в дверь и отнес корзину к веревке.
– Грубиян – да. Варвар – вполне вероятно. Но дикарь? Только если счет был равный.
С этой корзиной они управились вместе, прислушиваясь к звукам позднего утра, стуку кастрюль и сковородок на кухне, когда брат Косимо начал готовить завтрак, – и теперь молчание было дружеским.
– Джон, а вы интересуетесь бейсболом? – спустя какое-то время спросил Эмилио из-за рядов влажного белья.
– Фанат «Щенков», – пробормотал Джон. – Проклятие жителя Чикаго.
Отпихнув полотенце, Сандос уставился на него широко открытыми глазами:
– И насколько плохи дела?
– Я бы не рискнул на них поставить.
– Понятно. Вот оно что! – Сандос уронил полотенце. Наступила задумчивая пауза.
– Что ж, теперь ясно, почему Джулиани приволок из такой дали вас.
Внезапно Джон услышал голос отца Генерала:
– Фолькер, мне нужен кто-нибудь, чтобы позаботиться о безнадежной развалине, вернувшейся с Ракхата. Доставьте сюда фаната «Щенков».
– Вы не безнадежны, Эмилио.
– Джон, я могу рассказать о безнадежности такое, чего не поймет даже фанат «Щенков».
– А вы испытайте меня.
Когда Сандос вновь заговорил, он уже сменил тему:
– Итак. Как дела Сан-Хуана в этом году?
– На три очка опережают всех. Они стали чемпионами в пятьдесят восьмом, – сказал Джон, радуясь, что может сообщить хорошие новости.
Эмилио снова выглянул из-за простыней, блаженно улыбаясь, кивнул пару раз и с удовлетворенным видом вернулся к работе. Сделав паузу в своем продвижении вдоль веревки, Джон сквозь брешь в простынях посмотрел на Сандоса:
– Вы знаете, что это первый раз, когда вы спросили о текущих событиях? Слушайте, это сводило меня с ума! Ведь вы улетели еще до моего рождения! Вас не интересует, что произошло? Какие войны завершились, кто победил и все такое? Технологические революции, медицинские достижения? Вам это даже нелюбопытно?
Сандос уставился на него, приоткрыв рот. Наконец уронил полотенце в корзину, попятился к каменной стене и сел, вдруг ощутив усталость. Коротко рассмеявшись, он покачал головой, затем посмотрел на Джона сквозь прядь черных и серебряных волос, упавшую на глаза.
– Дорогой отец Кандотти, – сказал он устало, – позвольте объяснить кое-что. В последние пятнадцать лет или около того где мне довелось жить? В тридцати разных местах. Четыре континента, два острова. Две планеты! Астероид! Семь или восемь экосистем, от пустыни до тундры. Общежития, бараки, пещеры, палатки, хижины, хампийс… Я говорил на дюжине иностранных языков, иногда на трех одновременно. Я дискутировал с тысячами незнакомцев в цивилизации, включающей три разумных вида и, возможно, двадцать национальностей. Жаль вас разочаровывать, но запасы любопытства иссякли.
Вздохнув, Эмилио подпер голову руками, стараясь, чтобы механизм суставов не запутался в волосах.
– Джон, будь моя воля, со мной больше не случилось бы ничего нового или интересного, покуда я жив. Прачечная лучше всего соответствует моим притязаниям. Ни быстрых движений, ни внезапных шумов, ни умственного напряжения.
– Ни чертовых вопросов? – грустно предположил Джон, усаживаясь рядом с Сандосом на стену.
– Ни чертовых вопросов, – подтвердил Эмилио.
Вскинув взгляд, он посмотрел на скалистые холмы, вздымавшиеся на востоке.