Птица малая
Шрифт:
И вот зазвучал напевный речитатив. Наклонившись в балетном движении торса и руки, каждый актер макнул кинжальные когти в кубки с красками и коснулся поверхности жидкости в большой чаше. На секунду возникли цвета – смешиваясь, распространяясь, расплываясь в сияющую мандалу. Снова и снова актеры, напевая, повторяли свои магические движения, и мерцающие рисунки менялись с каждой гипнотической строфой, а дым фимиама делался все крепче…
Потом Марк не мог вспомнить, как он покидал ложу и забирался в паланкин. Ритмичное покачивание носилок слилось в его сознание со стихами, которые он слышал, а обратная дорога в прибрежную резиденцию Супаари Ва Гайджур была смесью видений полусна и проплывающих мгновений реальности. Глядя
Эта сцена запечатлелась на уровне подсознания, но Марк не был уверен, была она реальной или это наркотический бред. Прежде чем он смог об этом спросить, картинка уплыла прочь, затерявшись в пульсирующих вспышках пылающих красок и ритмичного речитатива.
Очевидно, это был день открытий.
Уверенные теперь, что топливо для посадочного катера можно воспроизвести, Джордж и Джимми испытали такое облегчение, что едва не рухнули, а затем пришли в ликующее возбуждение. Ауиджан не вполне поняла, в чем суть и цель только что заключенной сделки, но видела, что чужеземцы нуждаются в праздновании, и ей захотелось помочь им в этом.
Этому чувству Ауиджан поддалась не сразу, поскольку была противоестественно сдержанной и осмотрительной рунао, продуктом нескольких сотен поколений селекционного выведения и доскональной подготовки. Став у Супаари первым управляющим двора, она быстро выдвинулась в секретари, и он всегда обращался с ней, как с равной – подчиненной по должности, но не по статусу. В самом деле, родословная Ауиджан была более древней и в некоторых отношениях превосходила родословную самого Супаари – факт, который он отметил с характерной для него иронией. И хотя другие торговцы джанаата не одобряли его почти равноправные отношения с руна, а насчет Супаари и Ауиджан ходили беспочвенные слухи, она наслаждалась тем, что ее способности используются в полной мере, и жила с немалым комфортом. Ценой, которую Ауиджан платила за свое положение, стало одиночество. У нее не было друзей – никого, к кому можно было бы обратиться за советом. Она редко решалась покидать резиденцию Супаари, разве только по делам, надев надлежащие опознавательные знаки и стараясь держаться почтительно как перед джанаата, так и перед руна. Ей вовсе не хотелось вызывать гнев или будить зависть. Все это делало жизнь Ауиджан напряженной, зажатой. И ей требовалась отдушина.
– Завтра вы отправитесь обратно в Кашан, – сказала она чужеземцам, относившимся к ней с уважением и добротой. – Кое-кто хотел бы пригласить вас разделить трапезу. Будет ли это прилично?
Разумеется. Еще бы! И поэтому, когда полусонного Марка Робичокса несли по улицам Гайджура к бухте Радина, Джимми Квинн и Джордж Эдвардc следом за Ауиджан покинули резиденцию Супаари, направившись в соседний район, заселенный руна и расположенный неподалеку от гавани. Остановившись в воротах, они увидели перед собой некий аналог ресторана или частного клуба, наполненный руна многих типов, брызжущих весельем и шумных более обычного.
– Черт возьми, похоже на свадьбу, – сказал Джимми, широко улыбаясь.
Они вошли внутрь, и Ауиджан отвела их в угол, где люди устроились на полу, покрытом чем-то мягким. В толпе из рук в руки передавали огромные блюда, а также красивые тарелки со студенистыми лепешками, показавшимися Джорджу и Джимми восхитительными. Танцев и музыки не было, зато присутствовал рассказчик, окруженный слушателями, устраивались состязания в силе, затевались какие-то азартные игры, а деньги определенно переходили от одного к другому. Когда они расположились на подушках, Джордж легонько ткнул Джимми локтем и прошептал:
– Полагаю, городские руна не делаются пораи так легко, как сельские.
Вскоре даже сдержанная и замкнутая Ауиджан перестала церемониться, примкнув к шумному обсуждению истории, поведанной рассказчиком, а чужеземцы с удовольствием обнаружили, что их руанджа достаточно хорош, чтобы понимать смысл шуток. Джордж, Джимми и Ауиджан ели, смотрели, слушали, говорили, и тут вдруг один из руна предложил Джимми посостязаться в силе рук. Джимми пытался отвертеться, говоря: «Кое-кто будет опечален сделать твое сердце пораи», – что он полагал вежливым отказом, но что на самом деле было как раз тем ответным выпадом, который нравился толпе. Поэтому два непохожих противника приняли боевую стойку по разные стороны низкого стола. Ауиджан выдавала Джимми на удивление бесполезные спортивные советы, а Джордж бурно аплодировал, когда Джимми выиграл две из пяти попыток, несмотря на отсутствие опорного хвоста. И втроем они отпраздновали это новыми порциями студенистых лепешек, сладких, терпких и холодивших язык.
Внимание толпы переключилось на другую пару веселых борцов, а Джимми в конце концов разлегся на спине, выпрямив ноги и закинув руки за голову, и с безмятежной улыбкой поглядел сперва на Ауиджан, затем на Джорджа, который сидел рядом с ним, скрестив ноги. Он изумительно выглядит, внезапно подумал Джимми. С этими белыми волосами, шелковистыми волнами спадавшими по сторонам величавого старого лица, Джордж Эдварде был воплощением почтенного достоинства: Сенека среди собрания сенаторов, развалившихся на римских ложах, – если не обращать внимания на все эти хвосты.
Словно почувствовав на себе взгляд Джимми, Джордж повернулся к молодому человеку. Наступила многозначительная пауза.
– Я не чувствую губ, – объявил Джордж и хихикнул.
– Я тоже. Но кое-что я чувствую.
Джимми прислушался к ощущению. Чтобы идентифицировать его, потребовалась полная концентрация.
– Я чувствую нестерпимое желание спеть «Дэнни-малыш». Джордж пополам сложился от хохота, колотя кулаками по подушкам, будто услышал удачную шутку. Джимми сел и, протянув длинную руку, ухватил еще одну желейную лепешку с проплывающего мимо подноса. Нахмурившись, поглядел на нее непослушно косящими глазами, но с отчетливым научным интересом:
– Святые угодники! Это еда или выпивка?
– Стаканчики инопланетного «Джелло»! – пропел Джордж, задыхаясь.
Он наклонился, чтобы прошептать что-то, но не удержал равновесие и опрокинулся.
– Билл Косби был бы горд! – заверил он, лежа на боку.
– А кто такой Билл Косби? – ревниво спросил Джимми.
Не дождавшись ответа, он моргнул, с совиной задумчивостью глядя на Джорджа, и по секрету сообщил на своем собственном южно-бостонском наречии:
– Я надарс.
Джордж Эдвардс говорил на приличном руанджа, хорошем испанском и превосходном литературном английском. Он обдумал «надарс». Сравнил звук со многими мысленными образцами. И нашел соответствие.
– Надрался! – торжествующе вскричал Джордж, все еще лежа на боку. – Натрескался. Перебрал. Окосел. Нажрался. Нализался. Заложил за галстук.
Джимми посмотрел на маленькую желатиновую бомбу замедленного действия, невинно поблескивающую в его руке.
– Классная пакость, – объявил он, ни к кому не обращаясь, поскольку Джордж продолжал декламировать свою литанию синонимов, вовсе не переживая из-за отсутствия внимательной публики. – И не нужно тратить время, чтобы отлить.
Ауиджан, ни слова не понимавшая из того, что болтали ее разгулявшиеся гости, смотрела на них с довольством благодетеля. Ибо Ауиджан, безмятежно расслабившись и освободившись от постоянного напряжения, тоже была хороша: тихо, намеренно, замечательно пьяна, среди друзей.