Птица малая
Шрифт:
– А теперь, – произнес отец Генерал усталым голосом, сухим, как августовская трава, – медовый месяц закончился.
Солнце было уже довольно высоко, когда Эдвард Бер проснулся от звяканья чашки, неловко поставленной на блюдце. Моргая, он приподнялся из деревянного кресла, в котором провел ночь, и застонал: ноги затекли и не слушались. Затем увидел Эмилио Сандоса, стоявшего у ночного столика и осторожно опускавшего на него чашку с кофе; сервоприводы разжали хватку почти столь же быстро, как это сделала бы здоровая рука.
– Который час? – спросил Эд, потирая шею.
– Начало девятого, – отозвался Сандос.
Он присел на край кровати, глядя, как брат Эдвард потягивается и трет глаза.
– Спасибо. За то, что остались со мной. Брат Эдвард пытливо посмотрел на него.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, – ответил Эмилио, и его слова прозвучали непривычно легко и свободно. – Я чувствую себя хорошо.
Он встал и, подойдя к окну, отодвинул штору. Вид отсюда был не слишком живописный: гараж да часть горного склона.
– Раньше я был неплохим бегуном на средние дистанции, – по-свойски доверительно сказал Сандос. – Сегодня утром я одолел полкилометра. И большую часть пути пришлось пройти шагом. – Он пожал плечами. – Неплохо для начала.
– Совсем неплохо, – согласился Эдвард Бер. – Вы и с кофе хорошо управились.
– Угу. Не раздавил чашку. Только пролил немного. – Сандос задернул штору. – А сейчас собираюсь принять душ.
– Вам помочь?
– Нет. Спасибо. Сам справлюсь.
Не рассердился, отметил брат Эдвард, наблюдая, как Эмилио выдвигает из комода ящик и вынимает чистую одежду. Пусть не очень быстро, но Сандос все сделал отлично. Когда он двинулся к двери, брат Эдвард снова заговорил.
– Знаете, это еще не кончилось, – предупредил он. – Через такое нельзя перескочить сразу.
Некоторое время Эмилио смотрел в пол, затем вскинул взгляд.
– Да. Знаю. – Помолчав несколько секунд, он спросил: – Кем вы были раньше? Санитаром? Терапевтом?
Фыркнув, Эдвард Бер потянулся за кофе.
– И близко нет. Я был фондовым брокером. Специализировался на компаниях-банкротах.
Он не ждал, что Сандос поймет. Большинство священников, давших обет бедности, было безнадежно невежественно в финансовых вопросах.
– Это предполагало признание ценными вещей, которых другие люди не ценили, и заставляло ценить вещи, которые другие считали бесполезными.
Сандос намека не понял.
– Вы преуспевали?
– О да. Я многого добился.
Брат Эдвард поднял чашку и сказал:
– Спасибо за кофе.
Он проводил Сандоса взглядом, а затем, неподвижно сидя в тишине, Эдвард Бер начал утреннюю молитву.
Около десяти утра раздался металлический стук в дверь. «Входите», – откликнулся отец Генерал и не удивился, увидев, что в кабинет входит Эмилио Сандос. Без затруднений справившись с дверной ручкой, тот закрыл за собой дверь.
Джулиани хотел было встать, но Эмилио сказал:
– Нет. Сядь, пожалуйста. Я пришел… я хотел поблагодарить тебя. Наверняка тебе было нелегко.
– Это было жестоко, – признал Винч Джулиани. – Ведь я мог только слушать.
– Нет. Ты сделал больше.
Сандос оглядел кабинет, показавшийся странно пустым. Неожиданно он хмыкнул и потянулся к волосам, словно хотел расчесать их пальцами, – старая привычка, из-за которой сейчас могли запутаться суставные механизмы скреп. Эмилио опустил руки.
– Извини за стол. Он был дорогим?
– Бесценным.
– Назови сумму.
– Забудь об этом. – Джулиани откинулся в кресле. – Ну что ж, ты выглядишь лучше.
– Да. Я хорошо спал. Готов спорить, что бедняга Кандотти не сомкнул глаз, но я спал отлично. – Эмилио улыбнулся: – Джон – молодчина. Спасибо, что привлек его к делу. И Эда. И Фелипе. Даже Фолькера. Я бы не смог…
Его лицо исказилось, и он отвернулся, но тут же снова посмотрел на Джулиани.
– Это было как… как промывание желудка.
Джулиани не ответил, и Эмилио продолжал с легкой иронией:
– Я где-то слышал, что исповедь облегчает душу. Джулиани дернул уголком рта:
– Это именно тот принцип, коим я руководствовался. Эмилио подошел к окну. Из кабинета открывался лучший вид, чем из его комнаты. Высокий пост имеет свои преимущества.
– Ночью мне снился сон, – сказал он негромко. – Я стоял на дороге, а рядом не было никого. И во сне я сказал: «Я не понимаю, но могу научиться, если ты станешь меня учить». Думаешь, кто-нибудь слушал?
Он не отводил взгляда от окна.
Джулиани встал и подошел к книжному шкафу. Выбрав маленький том с потрескавшимся кожаным переплетом, он перелистал страницы и протянул томик Сандосу.
Повернувшись, тот принял книгу и посмотрел на корешок.
– Эсхил?
Джулиани указал на отрывок, и какое-то время Эмилио медленно переводил в уме с греческого. Наконец он произнес:
– В нашем сне боль, кою нельзя забыть, падает, капля за каплей, на сердце, пока, в нашем отчаянии, против нашей воли, через ужасную милость Бога не приходит мудрость.
– Хвастун.
Эмилио засмеялся, но, снова отвернувшись к окну, перечитал отрывок еще раз. Вернувшись к письменному столу, Джулиани сел, ожидая, пока Сандос заговорит.
– Меня интересует, могу ли я остаться здесь еще на какое-то время, – сказал Эмилио. Он сам не ожидал, что попросит об этом. Он собирался уехать. – Я не хочу навязываться. Ты был очень терпелив.
– Вовсе нет.
Сандос не обернулся, чтобы посмотреть на отца Генерала, но Джулиани услышал, как изменился его тон: