Птица малая
Шрифт:
Эмилио поднял взгляд и увидел, что все смотрят на его руки. Он положил их на колени.
– Наверное, это было очень тяжело, – сказал отец Генерал. – Да.
– И ты остался один.
– О нет, – мягко возразил Эмилио. – Нет. Со мной был Господь.
Он произнес это с огромной искренностью, и невозможно было понять, серьезен он или иронизирует. Выпрямившись, Сандос посмотрел в глаза Винченцо Джулиани:
– Как по-вашему? Был ли со мной Господь?
Он огляделся, всматриваясь в каждого из них: Джона Кандотти, Фелипе Рейеса, Йоханнеса Фолькера, Эдварда Бера, – и снова остановил взгляд на Джулиани, который вдруг обнаружил, что лишился голоса.
Поднявшись, Сандос подошел к двери, открыл ее. И вдруг застыл, пораженный мыслью.
– Не комедия. Не трагедия.
Тут он засмеялся – каким-то мрачным, загробным смехом.
– Возможно, фарс? – предположил Сандос. А затем он ушел.
32
Неаполь: август 2060
– Думаю, я разочаровал Супаари, – сказал Сандос на следующий день. – Работать с Энн было для него удовольствием, и они очень нравились друг другу. А я вовсе не был приятным собеседником.
– Вы были убиты горем, напуганы, истощены, – решительно заявил Фолькер.
А Джон кивнул, впервые согласившись с тем, что сказал Йо-ханнес Фолькер. – Да! Жалкий сотрапезник.
Сегодня голос Сандоса звучал весело и оживленно. Джулиани явно не одобрял такое странное расположение духа; Сандос его игнорировал.
– Я не уверен, что Супаари все досконально продумал, прежде чем принять меня в своем доме в качестве иждивенца. Так сказать, спонтанный жест межпланетной доброй воли. Может, он хотел в итоге передать меня правительству. – Сандос пожал плечами. – Во всяком случае, он был жизненно заинтересован в торговых аспектах этой ситуации, а из меня вышел неважный экономический советник. Супаари спросил как-то, не считаю ли я, что с Земли могут прибыть другие группы. Я сказал, что мы радировали на свою планету о нашем положении и что другие вполне могут прилететь. Но когда это произойдет, нам неизвестно. Он решил учить с моей помощью английский, поскольку это наш лингва-франка. Он уже начал перенимать его от Энн.
– Итак, ты работал как лингвист, – сказал Джулиани небрежным тоном. – По крайней мере, какое-то время.
– Да. Супаари выжал из ситуации, что возможно. Когда я достаточно окреп, чтобы разобраться, каким языком следует пользоваться, у нас было много бесед. Для него это было хорошей практикой в английском, и он многое мне объяснил. Вам следует быть ему благодарными. Большая часть того, что я понял о случившемся, поступила от него. Супаари был очень полезен.
– Как долго ты с ним пробыл? – спросил Джулиани.
– Не знаю. От шести до восьми месяцев. Все это время я учил ксан. Чудовищно сложный язык. В жизни не встречал ничего подобного. Часть шутки, я полагаю, – усмехнулся своим мыслям Эмилио.
Он встал и начал нервно прохаживаться по комнате, мешая остальным сосредоточиться.
– Ты что-нибудь слышал про насилие, о котором докладывали By и Исли? – спросил Джулиани, наблюдая, как он мечется из угла в угол.
– Нет. Я был в полной изоляции, уверяю вас. Однако могу предположить, что со свойственным им творческим пылом руна стали развивать идею Софии, что их много, а джанаата – единицы.
– Как только Аскама привела By и Исли в резиденцию Супаари, они спросили о тебе, – Джулиани сделал паузу, увидев, что Сандос вздрогнул. – Супаари сказал им, что он уже распорядился твоей судьбой и ты теперь в другом месте. Как же он выразился? А, вот: «Это больше соответствует его натуре». Можешь объяснить, почему тебя убрали из его семьи?
Раздался неприятный смех.
– Знаете, что я однажды сказал Энн Эдвардс? Бог в «почему».
Сейчас Сандос не смотрел ни на кого. Он стоял спиной к ним и смотрел в окно, осторожно, чтобы не зацепиться скрепами за ткань, отодвинув тонкую штору. Затем они опять его услышали:
– Нет. Я не знаю, что у него было на уме, но уверен, что угрызения совести его не мучили.
– Его не мучили, – повторил Джулиани негромко. – А тебя? Ты не сделал ничего такого, что могло вызвать твое изгнание?
– О Господи! – Сандос круто развернулся к нему. – Даже теперь? После всего, что вы узнали?
Он прошел к своему месту у окна и сел, дрожа от гнева. Когда Эмилио опять заговорил, его голос был очень тихим, но он явно сражался с яростью, прижав заключенные в скрепы руки к коленям, уставившись глазами в стол.
– При дворе Супаари Ва Гайджура я был на положении искалеченного иждивенца. Супаари не назовешь взбалмошным, но, полагаю, он от меня устал. Или почувствовал – когда стал достаточно сведущ в английском, – что я выполнил свою роль домашнего учителя языка и что мне пришло время занять, так сказать, иную должность. – Тут он посмотрел прямо на Джулиани. – Меня никогда не спрашивали, чем я хочу заниматься и где предпочел бы жить. А теперь я должен вывернуться перед вами наизнанку?
Когда сразу после рассвета за ним пришли, Эмилио спал. Запутавшись в паутине сна, он сперва не понял, наяву или во сне держат его чьи-то руки, а когда пришел в себя, уже не мог пошевелиться. Впоследствии Эмилио спрашивал себя: почему я не сбежал? – хотя знал, что вопрос глупый. Куда он мог уйти? Где скрыться? Столь же бессмысленно было бороться, требовать объяснений. Первый удар вырвал воздух из его легких, второй – почти лишил сознания. Зная свое дело, они не стали тратить время на дальнейшее избиение. Пока его полутащили-полунесли, Эмилио старался запомнить направление, ощущая, что дорога круто поднимается в гору. Когда они прибыли в Дворец Галатна, его голова уже была ясной и он мог дышать без боли.
Связав Эмилио руки, его поволокли мимо фонтанов, которые он видел из резиденции Супаари, через боковой вход провели во дворец, а затем вниз по коридорам, пестрящим разноцветными плитками, с полами из мрамора и яшмы, мимо внутренних двориков под сводчатыми ребристыми потолками. Даже самые простые детали интерьера покрывала позолота, стены затягивала сетка из серебряной проволоки – каждая диагональ четко обозначена, искрится драгоценными камнями: изумрудами, рубинами, аметистами, алмазами. Следуя меж конвоирами, Эмилио видел комнату с широким балдахином из желтой шелковистой ткани, вышитой бирюзовыми, ярко-красными и бледно-зелеными узорами, с кисточками и бахромой из золотой нити. Роскошное убранство комнаты довершала груда подушек, красных, голубых, цвета слоновой кости, обшитых золотой тесьмой.
Комната за комнатой – ни одной прямой линии, ни одного пустого места, ничего бесхитростного в своей простоте. Даже воздух был украшен! Всюду витали запахи: сотни ароматов, которых Эмилио не мог ни назвать, ни узнать. Это самое живописное и безвкусно декорированное место, подумал он ошеломленно, которое я когда-либо посещал. И выглядит и пахнет, точно дешевый бордель, правда, драгоценные камни здесь настоящие, а каждая драхма духов стоит, вероятно, как годовой урожай деревенской корпорации.