Птица малая
Шрифт:
– Думаю, сломано ребро. Я слышал, как что-то треснуло. Секунду помедлив, Энн зарядила инъектор дозой активатора иммунной системы.
– Из-за порезов, – сказала она, подняв инъектор, чтобы Эмилио видел. – Сможешь снять рубашку или требуется помощь?
С пуговицами он справился, но не смог вытащить окровавленную рубаху из джинсов. Возможно, тот, кто его бил, не знал, что Эмилио священник, подумала она, гадая, изменило ли бы это хоть что-нибудь. Энн помогла ему с рубахой, стянув ее с его рук и стараясь без необходимости не дотрагиваться до Эмилио. Он цвета кленового
– Ты прав насчет ребра.
Она видела синяк в том месте на спине, куда пришелся удар, сломавший кость. Кто бы это ни был, он пнул Эмилио, когда тот упал. Целил по почке, однако попал чуть выше. Судя по звуку, легкие были чистыми, но Энн помогла Эмилио подойти к портативному визуализатору и просканировала торс, проверяя внутренние органы. Пока ждала сканограмму, пустила в ход инъектор, затем опрыскала анестетиком порез над его глазом.
– Этот нужно зашить, а остальное я смогу сделать биоклеем. Сканограмма выглядела неплохо. Надлом правого шестого ребра, тонкая трещинка на седьмом. Болезненно, но неопасно. Анестетик подействовал быстро. Эмилио сидел молча, позволив Энн вымыть его лицо и стянуть края пореза.
– Ладно, сейчас самое неприятное. Подними руки и дай мне забинтовать ребра. Да, я знаю, – мягко сказала Энн, когда он задохнулся. – Будет болеть с неделю или чуть больше. Советую пока воздерживаться от чихания.
Ее искренне удивило, как трудно оказалось для нее находиться к нему настолько близко. До этой минуты она могла бы поклясться, что давно свыклась со своим старением и отсутствием детей. Этот красавец заставил ее пересмотреть оба допущения. Он то входил в фокус, то выходил из него: сын, любовник. Это было абсолютно неуместно. Но Энн Эдварде не была склонна к самообману и знала, что она чувствует.
Закончив бинтовать, Энн дала ему перевести дух, пока перезаряжала инъектор. Не спрашивая разрешения, прижала наконечник к его руке во второй раз и сказала:
– Свои страдания ты сможешь принести на алтарь завтра. А сейчас ты заснешь. У нас есть примерно двадцать минут, чтобы доставить тебя в кровать.
Эмилио не возражал; и в любом случае спорить было поздно. Энн убрала инъектор и помогла ему надеть рубаху, позволив самому застегивать пуговицы, пока относила инструменты.
– Не хочешь мне рассказать об этом? – спросила она наконец, присев на край стола.
Эмилио глянул на нее сквозь упавшие на лоб волосы, чернеющие на фоне бинтов. Похоже, синяк на скуле будет эффектным, подумала Энн.
– Нет. Пожалуй, не стоит.
– Что ж, – негромко сказала она, поддержав Эмилио, когда он поднялся на ноги, – я не стану считать, будто ты ввязался в кабацкую драку из-за девицы, но могу придумать и более зловещее объяснение, если ты не желаешь потакать моему праздному любопытству.
– Я ходил повидаться с братом, – сказал Эмилио, взглянув в ее глаза.
Итак, у него есть брат, отметила Энн.
– И он сказал «Добро пожаловать домой, Эмилио», а потом тебя отметелил?
– Что-то вроде этого. – Он помолчал. – Я пытался, Энн. Я честно пытался.
– Не сомневаюсь, милый. Ладно, пошли домой.
Покинув клинику, они направились вверх по ступеням. Священник был уже слишком сонным, чтобы реагировать на взгляды и вопросы Энн. Джордж встретил их примерно на полпути. Хотя Эмилио весил немного, потребовались усилия обоих Эдвардсов, чтобы поднять его по последнему пролету и доставить в дом. Он стоял, покачиваясь, пока Джордж раздевал его, а Энн стелила постель.
– Простыни? – невнятно спросил Эмилио, по-видимому, беспокоясь, что запачкает белье кровью.
– Плевать на простыни, – сказал Джордж. – Просто ложись в кровать.
Эмилио заснул раньше, чем его накрыли одеялом.
Закрыв дверь комнаты для гостей, Энн в темноте коридора потянулась к знакомым рукам мужа. Ни он, ни она не удивились ее плачу. Джордж обнимал ее долго, а затем они пошли на кухню. Разогревая ужин, Энн рассказала ему кое-что, но Джордж догадался о большем, чем она решилась ему доверить.
Перебравшись в столовую, они освободили часть стола, сдвинув на край разбросанные по нему вещи, и некоторое время ели в молчании.
– Знаешь, почему я в тебя влюбился? – неожиданно спросил Джордж.
Энн покачала головой, озадаченная тем, что он спросил об этом сейчас.
– Я услышал, что ты смеешься в вестибюле, – как раз перед тем, как вошел в класс испанского в тот первый день. Я еще тебя не видел. Лишь слышал твой потрясающий смех: полная октава, от верха до низа. И я должен был услышать его снова.
Она осторожно положила вилку и, обогнув стол, подошла к его креслу. Его руки обхватили ее бедра, и Энн притянула голову Джорджа к своему животу, ласково обняв.
– Давай жить вечно, муженек, – сказала Энн, убирая серебряные волосы с его лица и наклоняясь, чтобы поцеловать.
Джордж усмехнулся, глядя на нее снизу.
– Идет, – охотно согласился он. – Но лишь потому, что это сильно взбесит парня из страховой компании, у которого ты купила пожизненные ренты.
И она рассмеялась – полная октава, от верхнего «си», будто звенящие колокольчики.
На следующее утро Энн поднялась рано, хотя ночь была трудной, и, натянув белый махровый халат, пошла взглянуть на Эмилио. Он еще крепко спал – почти в той же позе, в какой его оставили. Энн слышала Джорджа, готовившего на кухне кофе, но встретиться с ним была еще не готова. Вместо этого она вошла в ванную и закрыла дверь. Уронив халат с плеч, повернулась к большому зеркалу.
Там Энн внимательно осмотрела результаты полувека дисциплинированной диеты и нескольких десятилетий суровых балетных занятий. Ее тело никогда не набирало вес, вынашивая детей. После наступления менопаузы Энн начала принимать гормоны, якобы потому, что ей грозили болезни сердца и остеопороз, – тонкокостная голубоглазая блондинка, курившая в течение двадцати лет, пока не бросила в медицинской школе. На самом деле, не имея такой компенсации, как дети, она цеплялась за иллюзию относительной молодости, искусственно продлевая средний возраст. Не страшно быть старой – пока не выглядишь, как старуха. В целом Энн была довольна тем, что видела.