Птица над городом. Оборотни города Москвы
Шрифт:
— Ну чего, орел, давай ты первый. Становись вот сюда, на мат. Остальные следят. Я страхую. Масса у твоего орла меньше, чем у собаки, ты же не болонкой какой-нибудь будешь? Значит, стараешься расслабиться. А те, кто существенно больше, олени, например — те, наоборот, будут группироваться. Смотри, что еще здесь для тебя важно? Во-первых, четыре лапы прочувствуй, опора на пальцы с когтями. Во-вторых, уши: знаешь, какие уши у собак? Большие и вислые… я не понял, кому тут смешно. В-третьих, шерсть: или густая, теплая, или совсем короткая, под ноль…
Да, грех придраться, излагает он
А проблему страха перед новым Обликом, который обычно и становится главным препятствием, Ламберт решает просто. Гораздо больше ребятки боятся его.
— Все понял? На старт… внимание… марш!
Вспышка. Ощутимо, до замирания сердца, медленная — как пламя, снятое рапидом.
Посередине черного прямоугольника блестящей кожи — нескладный щенок-подросток, белый в кофейных брызгах, кажется, борзая. Подбирает лапы, озирается, обалдело мотает головой, будто после купания — большие уши громко хлопают. Ребята смеются, переглядываются с явной завистью.
— Абакумов молодец. Пять баллов. Иди походи, к лапам попривыкни. Кто следующий?
Я снялась с ветки и снова поднялась над школой. Сделала еще круг и еще, пока здание не превратилось в серый квадрат, окаймленный зеленью.
Ну и что, подумаешь, большое дело. Результат у него, видите ли. Все равно так с детьми нельзя… Но противная внутренняя справедливость, как обычно, лезла с комментариями. Если учитель — это тот, кто учит, то Ламберт — учитель.
Приглядывать за гимназистами всех возрастов, резвящихся в школьном дворе, — занятие непыльное, но нервное. О да, кто-то спокойно играет с мобилой, сидя на корточках, кто-то рисует мелом классики и сердечки, кто-то чинно ходит под руку с подругой, но большинство — носится и орет. Тут и младшие на продленке, тут и старшие на большой перемене, и каждый резвится кто во что горазд. А наши дети ох и горазды. Такой площадки молодняка ни в одном зоопарке нет.
— Катя дура, хвост надула! Катя ду… а-а-а-а, не бей меня!
— Рахманов, а тебе Ольга Валентиновна сказала, чтобы ты не летал! А ты летаешь!
— Отвянь, поняла?.. Я — черный дракон! Я лечууу! Я распр… распростир-ря… у меня черные кр-рылья!
— А у меня лазер! Пи-у! Пи-у! Бдыщ-бдыщ-бдыщ!.. Все, я подстрелил дракона! Эй, дракон, я тебя убил!
— Дракона нельзя убить из лазера!
— А у меня лазер с функцией ракетомета!
— Это нечестно!
— Честно!
— А давай я буду певицей Максим, а вы с Машкой — моим палантином?
— Каким палантином, ты че? Максим не носит палантинов.
— Да? А зимой она в тулупе ходит? Давай, садись мне на плечо… дура, что ли? Когти втяни, ты меня всю расцарапала!
— А без когтей я упаду!
— Не упадешь, я тебя под попу держу!
— Ай'л килл ю, слими феррит!
— Р-р-р… Ю шейм оф ёр спешис…
Натальин класс. Уверенное владение глагольными временами, богатый словарный запас. Век бы слушала, но долг обязывает. Я поднимаю с газона обоих дерущихся щенят, Склизкого Хорька — левой рукой, Позора Своего Биологического Вида — правой, и слегка встряхиваю:
— Кто кусается?!
Потом ставлю на место. Пусть отрабатывают ритуальные позы, а угрызать друг друга, пусть даже за мохнатые воротники, у нас не положено. На глазах у педагога, во всяком случае.
Но мелкота — это пустяки. Маленькие детки — маленькие заботы, а большие детки — сами знаете. Вот, спрашивается, что понадобилось за углом моим недавним знакомым из седьмого «А», Марине Николаенко с дредами и мрачноватому Армену Айрапетяну? Чем могут заниматься мальчик и девочка на узкой, заросшей травой дорожке между кухонными окнами и мусорными баками?! Не будем озвучивать все версии, господа гусары, но хорошо если просто поцеловаться по-взрослому или покурить «Яву». А если косяк забить или что еще похуже? По делириям, блин, соскучились…
Прошу Бориса Дмитрича посматривать, а сама быстро, но не торопясь иду за ними.
Там они и были, за помойками, у кирпичной стенки, разукрашенной своеобычными надписями «ЗАЯЦ + ЛИСКА = SEX», «WEREWOLF RULEZZZ» и буквами «С» в ромбиках. Школа, как известно, — это гнездо мудрости и опора культуры, и даже гимназии — не исключение.
Первым, что я расслышала, было торжественно произнесенное слово. То, которое, ну… самое распространенное в наших широтах трехбуквенное слово. Малороссийский глагол «ховать» в повелительном наклонении. И в разных других наклонениях тоже.
— На х..!
Хмурое молчание.
— Видишь, ни фига. По х..!
Снова тишина, прерываемая вздохами.
— А если просто: х..! Ну, или — х… тебе!..
Ребятки стояли друг напротив друга, шагах примерно в пяти, величественные и строгие, как Александр Невский перед Ледовым побоищем, и по очереди с пафосом обзывали друг друга. Особенно хорош был сурово насупленный Айрапетян. Хотя впечатляла и Николаенко, страшная в своем гриме, будто ведьма из фильма для самых маленьких. (Чтоб вы знали, не все барышни, которые пользуются черной помадой и черным лаком для ногтей — готы, некоторые из них — юные оборотни. Отличить просто: наши накладывают лак узкой продольной полосочкой, «собачьим когтем».) Сперва я просто остолбенела и молча любовалась. Потом до меня дошло.
— А чего это вы тут делаете? — с любопытством спросила я. Гимназист и гимназистка вздрогнули и застеснялись, будто я застукала их за разглядыванием «XXL» или еще какой-нибудь «Занимательной анатомии».
— А чего, — сказала Николаенко, — мы же не в здании.
Нецензурная брань в стенах гимназии запрещена категорически — не только в целях повышения культуры учащихся…
— А кто вас ругает? — поинтересовалась я. — Вас хвалить надо. За внеклассное чтение и отличное знание теории. Как это там говорится? Ключевая нецензурная трехбуквенная идиома — реликт ритуального праславянского проклятия «ты песье отродье, сукин сын», трактующееся как низведение противника до нечистого животного.