Птица над городом. Оборотни города Москвы
Шрифт:
Наш «крестник» вовсю налегал на концентрированное молоко, которое Серега купил все в том же ларьке, вскрыл карманным ножом и налил в пластиковую тарелку. Сергей и Машка сидели рядом на корточках.
— Куда ты с ним?
— В Удельное, куда ж еще, — ответил Серега. В Удельном находится наш благотворительный интернат для выдвиженцев (к счастью, огромное их большинство впервые превращается в юном возрасте). Интернат совсем не похож на пансион для внуков банкиров и депутатов. Но это лучше, чем ничего. И много лучше, чем все остальное. Честно говоря, по сравнению с тремя своими давешними приятелями-людьми парень просто счастливчик.
Щенок,
— Дядя Сережа, а меня вы так можете, как его? Прямо раз — и в кошку? Или лучше, лучше… в кого-нибудь еще!
И с готовностью зажмурилась, ожидая вспышки.
— Тебя не могу, — серьезно ответил Серега. — Не положено.
Его мимолетная хандра, кажется, сразу прошла. Сокол, если здоров, грустным быть не может.
— Потому что ты человек-оборотень, — в третий раз сказала я недовольной Машке, пока мы брели от метро к дому. (Какие все-таки тяжелые у них портфели!) — Человек, понимаешь? Детям-оборотням никто не может насильно менять Облики, только если во время учения… ну, скажем так: не рекомендуется, — неуверенно уточнила я, вспомнив попугая Бурцева.
— А почему?
— Чтобы нечаянно не навредить.
— Да, а ты же меня насильно оборачиваешь человеком! И запираешь в Облике! Когда в поликлинику водишь!
Ох, не говорите со мной на эту тему.
«Мама, пожалуйста, пожалуйста, не надо! Я не хочу! Я честно-честно не буду оборачиваться, только не запирай меня! У-у, у-у, у-у…»
Машка умеет плакать так, что у меня в ответ слезы наворачиваются на глаза, и я чувствую себя гестаповкой. А речь шла всего-то о банальной прививке. Теперь их, к счастью, прививают прямо в гимназии, но в нашем специализированном детском садике такого не было — приходилось пользоваться официальной медициной, человеческой либо ветеринарной. Все замечательно, лично я как мать гораздо меньше боюсь прививок, чем человеческого дифтерита и кошачьего парвовируса, но есть один нюанс. Маленькие оборотни к уколам относятся так же, как нормальные дети. А когда им ОЧЕНЬ страшно, они меняют Облик. Справиться с собой не могут, приходится запирать.
«А как же я, — потеряв терпение, говорила я хлюпающей и подвывающей Машке, — до пятого класса в школу каждый день ходила под заклятьем, как нормальная девочка?! Шесть дней в неделю! Мы и по субботам учились!» — «Что, правда?! — Машка даже забыла хныкать. — Бабушка тебя каждый день запирала?! А почему?» — «Почему-почему. Потому что школа была нормальная.»
Ага, самая что ни на есть нормальная средняя общеобразовательная школа. С октябрятскими звездочками и пионерской дружиной, с коричневыми платьями и черными фартуками. Гимназий и лицеев тогда в природе не существовало, да и спецшколы вызывали у граждан подозрения: что это еще за графья выискались, кому тут больше всех надо? С шестого класса меня все-таки отдали в «спортивную школу» на Юго-Западе, одну из первых наших школ в Союзе, и это было счастье…
— Машка, — проникновенно сказала я. — Одно дело — медицина, другое — баловство. А теперь скажи, моя радость, как ты догадалась про этого мальчика?
Это меня крайне интересовало.
— Про какого мальчика? — безмятежно переспросила Машка, подумав секунд пять.
— Про того, которого мы только что видели. Как ты догадалась, что он на самом деле щенок?
— Я догадалась, когда дядя Сережа его обернул.
— А раньше не догадывалась?
— Не-ет.
Люблю детей!
— Машка, но это же ты первая сказала мне посмотреть на него, когда мы подходили к метро! Разве нет?
— Да, — согласился дивный ребенок. — У него штаны были очень смешные. Прямо как у Джонни Браво.
Глава 3
Умоляю вас, молчите! Вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи.
День закончился совсем весело: звонком Валерки. В смысле, Валерия Петровича.
— Галочка, а ты знаешь, у меня к тебе профессиональный интерес.
На первом курсе мы учились в одной группе, и даже почти что дошли до романа. Все было так замечательно, как только и бывает на первом курсе, в самом начале взрослой серьезной жизни. Мне здорово завидовали другие барышни, которым еще не доводилось принимать в подарок длинноногую розу в целлофановой трубе — традиционный московский символ страстной любви, привет дедушке Фрейду. Валерка ухаживал красиво, для бедного студента — просто феерически. А потом вдруг исчез. Куда он подевался, я узнала много позднее. Тогда мы уже поженились с будущим Машкиным отцом.
Было бы очень странно, если бы оборотнями не интересовались компетентные органы. Причем в обоих качествах: и как потенциальными сотрудниками, и как подозрительными лицами, за которыми нужен глаз да глаз. Интересовались всегда. И в Третьем отделении, и при Екатерине, и при Бироне, и при Иване Грозном. (Ведь не просто так одни из них носили волчьи хвосты на шапках и назывались словом, означавшим «чужие» или «пришлые», а другие проходили в документах под звериными псевдонимами…) Почему, собственно, современные бойцы невидимого фронта должны быть глупее предшественников и зарубежных коллег?
Дурацкие иносказания вроде «биотрансформеров» у них не в ходу. Оборотневый отдел в красивом здании, что возле «Детского мира», имеет номер и располагается неподалеку от другого, который курирует экстрасенсов, политическую астрологию, торсионные поля и тому подобную вещь. Для обмена опытом, надо полагать.
Валерка же состоит в той организации, которая не на Лубянке, а на Петровке. Получив на первом курсе предложение, от которого не смог или не захотел отказаться, отучился в соответствующей школе и надел форму с погонами. Начинал простым опером, насколько слово «простой» применимо в данном случае — когда оперативный работник сам себе и собака, и транспорт, и прочая спецтехника. Когда мы виделись полгода назад, он был капитаном, а сейчас уже майор. Есть у него и хорошая жена, и двое сыновей, которых любящий отец именует не иначе как «мерзавцами»- старший учится в той же гимназии, что и моя дочь.