Птица огня
Шрифт:
– От кого ваше войско защищает этих крестьян?
– Вы спорите ради спора. Понятно же, что враг может появиться в любой момент.
– И кто этот враг?
Принц был уже порядочно раздражен этим разговором.
– Войско неприятеля, само собой, – ответил он.
– Что же выходит, принц, войско нашего государства существует потому, что существует войско другого государства? А войско другого государства, вашего противника, существует потому, что существует войско нашего? Как же это называется? Круговая порука? Нет, как-то иначе… Обоюдовыгодное сотрудничество, я бы сказал. Ведь не будь ваших так называемых врагов или, точнее сказать, коллег, партнеров, ваши шварзяки также остались бы без работы. А пока войска противника грабят деревни в своем собственном государстве и машут оттуда вам кулаками, вы можете позволить себе надменные речи, вы можете ставить себя выше других, апеллируя к каким-то невидимым врагам, и вы, конечно же, можете грабить! Грабить всех тех, кто пытается
– Что-то мы совсем перестали вас понимать, господин музыкант. Почему вы так вступаетесь за этих нищих крестьян? Безграмотных, полудиких, которых и людьми-то можно назвать с некоторыми исключениями из определений. За людей, которые и существуют-то для того, чтобы обеспечивать нижнюю прослойку потребностей людей более высокого класса, уровня, людей, мы бы сказали, настоящих. Ведь не станете же вы горевать по курице, которую рубят в суп?
– Эти люди безграмотные и дикие потому, что вы, люди вашего круга, хотите, чтобы они были безграмотными и дикими и создаете для этого все необходимые условия. Крестьянин, оказавшийся в семье марачи – будет воспитан грамотным и, как вы говорите, настоящим. Князь или дхар, если его поместить на воспитание в терзаемую шварзяками опустошенную деревню – вырастет безграмотным и диким крестьянином. И не обижайтесь потом, принц, если эти несчастные дикари возьмут на вооружение ваши методы добычи пропитания и устроят погромы в ваших сияющих дворцах!
У принца затряслись губы от возмущения. Он хотел что-то сказать, но не мог собраться с мыслями. Одджи презрительно кривился.
– Мелкий горностай может украсть добычу у волка, когда тот спит. Но рано или поздно волк проснется, – сказал Сардан.
После этого он взял поводья лошади Ашаяти и неторопливо поехал дальше. Принц пожал плечами и тотчас забыл обо всем, а капитан Одджи, щуря единственный глаз и обсасывая трубку, долго провожал взглядом двух удаляющихся всадников, пока они не скрылись за холмом.
Когда шварзяки остались позади, Сардан посмотрел на свою спутницу. Ее прекрасные, такие изящные глаза неопределенного зеленого оттенка полны были чернотой, непроглядным мраком абсолютной ненависти, такой ненависти, которую не способна остановить даже смерть. Ненависти, в которой не было зла.
– Напомни мне добавить к пятидесяти волчьим шкурам бочку сала и свинины, – попросила Ашаяти.
– Ненавидишь их? – спросил Сардан, отвернувшись.
Она молчала несколько секунд.
– Когда все решится – я убью их всех до единого, – наконец сказала Ашаяти.
Минут десять ехали в удушающей тишине. Глухо топали по каменистой дороге копыта, жужжали какие-то насекомые. Ашаяти напряженно, с силой мяла в руках поводья и смотрела с устрашающей сосредоточенностью на затылок своей лошади, но ничего не видела. Она как будто и не моргнула ни разу за эти десять минут.
– Много лет назад, когда мне и десяти не было, в нашу деревню вошел большой отряд шварзяков и какие-то войска, – вдруг сказала она. – Объявили, что намечается война и они идут к границе Матараджана. Шварзяки ходили по домам и забирали на «нужды армии» все, что могли найти, но самое главное – они унесли все зерно, заготовленные травы, овощи, мясо. Они увели всех коров, свиней, утащили всех кроликов и коз… Через неделю пришли другие, и унесли то, что не поместилось в телеги первых. Потом, кажется, были и третьи. В конце концов на всю деревню осталось всего два петуха и ни одной курицы. Мужчины пытались сопротивляться, но лишь до тех пор, пока двоих из них не подвесили за руки на площади и не выпороли плетками до полусмерти. Нас назвали предателями. Избитые вскоре умерли, но… Сколько умерло потом!.. Ведь только-только начиналась зима, а мы остались без запасов. Кто-то ходил в лес, искать ягоды, какие-то листья, травы. Но ничего уже не было, а от странных зимних растений, которых мы раньше не ели, у людей сводило желудки. Выдержали не все. Мы пытались ловить в реке рыбу, но река наша была давно пуста. Копали червей. Ходили в соседние села с просьбами о помощи, но и там повсюду прошли войска. Потом отправились делегацией в город, но в Веренгорде согласились выдать еду лишь в том случае, если за нее будет заплачено деньгами. Всех наших денег хватило на три мешка хлеба, но пока их везли в деревню, на телегу напали голодающие из соседних горных селений. Людям оставалось или умереть, или стать бандитами. Четыре села, вместе с нашим, вымерли почти подчистую. Остались жалкие единицы. Умерла вся моя семья. Брат, родители, дядя и все его… Осталась я. Одна в мертвой деревне. Я не умерла, я выбрала второй вариант, ушла в город и стала воровать…
Она замолкла на несколько минут, а потом внезапно добавила:
– Никакой войны так и не случилось…
Снова пауза.
– Как долго я шлялась по улицам! Сначала лазила по сараям, по домам, потом по карманам, а потом подросла и стала доставать до горла ножом. Сколько всего за это время было… много было, и из всего этого множества – ничего хорошего… Презрение одно. И боги не знают сколько прошло лет! В какой-то момент я решила бросить все, начать, как начинают другие. Устроилась на работу в маленький кабачок, хоть и пришла во всем награбленном. Размечталась, возомнила себя другой, сдуру решила, что смогу что-то изменить, что человек, оказавшийся в штормящей бурной реке, сам решает – выплыть ему или умереть. Хотела стать человеком.
– А я все испортил, – закончил Сардан.
– Испортил, конечно, – ему показалось, что она чуточку улыбнулась. – Поэтому, если не хочешь, чтобы я занесла тебя в свой объемистый список смертников – тебе следует поскорее раздобыть мне сундук золота.
– Я постараюсь, моя госпожа, но далеко не всегда жизнь подставляет для поцелуя губы.
– Что нам терять?
– Куда потратишь золото? Целый сундук-то!
– Придумаю…
ГЛАВА 4
Город Варенаши, теснимый бесплодными, каменистыми равнинами, вытянулся тонкой длинной полосой вдоль берега, словно бы жался, испуганный пустошами, к морю. Когда-то давно, будучи еще столицей независимого княжества, маленький городок этот претендовал на звание главного торгового порта в заливе Самдаран. Но куда ему было угнаться за громадным и красочным Хандымом, столицей не такого и большого в те времена Матараджана, или Великой Интой, главным городом Рагишаты, который выстроили прямо на входе в залив! Оказавшись как раз посередине между двумя торговым центрами богатых государств, жители и купцы Варенаши только и могли, что с печалью наблюдать, как корабли плывут из одного края залива в другой, не останавливаясь в их порту. Когда же Матараджан двинул свои войска расширять территорию ханства до размеров империи (ханасама, как они сами говорили), судьба отнеслась к Варенаши с иронией. Расположившийся в центре южной полосы залива город стал ближайшим портом для купцов севера и в результате мигом сделался важнейшим звеном в торговом взаимодействии двух частей огромного новообразованного государства.
Одновременно с тем власти ханасама объявили Варенаши центром распространения официальной государственной религии, даришанства, на только что присоединенные южные регионы, разрозненные ранее, а потому неоднородные и в плане веры. Богов на юге придумали так много, что религиозные конфликты порой возникали не только между целыми деревнями, но и между отдельными дворами! За дело насаждения единых верований взялись с таким усердием, достойным лучшего применения, что в один миг количество храмов и монастырей Варенаши переплюнуло все мыслимые пределы, чуть ли не вдвое обогнав по их числу столицу. Главный, центральный храм города, был точно скопирован с величественного Дариши Дхати в Хандыме. Древний монумент восстановили во всех деталях, разве что сгладили некоторые фривольные старинные фрески, изображавшие постыдные формы взаимоотношений некоторых богов. Зато, в отличие от столичного, храм Варенаши могли посещать не только придворные, но и люди попроще. Через два года в разных концах города выстроили еще две копии Дариши Дхати, наставили повсюду богато украшенных столбов, посвященных всевозможным даришанским божествам. А вместе с тем население, в один миг ставшее до крайности набожным, столкнулось с крайностью другой – похотливым и беспутным миром матросов, миром кабаков и борделей, миром, где не надо следить за своим поведением и создавать хорошую репутацию, потому что неизвестно куда судьба забросит завтра. Ведь почти половину городской границы занимал торговый порт! Миры порока и святости сплелись в страстных объятиях. Матросы вступали в драки с именами даришанских богов на устах (благо богов этих было едва ли не бесконечное количество), молились перед употреблением высокоградусных напитков, а в монастырях устраивались пьяные оргии – с утра до вечера и потом всю ночь до самого утра. Зверские вакханалии в принципе стали визитной карточкой Варенаши, пьяные и набожные одновременно. Говорили, что от оргий Варенаши не скроешься ни в храмовых святилищах (не спасали даже каменные воплощения самих богов), ни в городской клоаке, ни в морге. Начинались они обязательно с чтения молитв, ими же порой прерывались и обязательно ими же заканчивались. А тем временем город медленно захватывали предприимчивые ростовщики и торговцы, скупые чувствами, эмоциями и элементарной добротой.
Задолго до того, как нарисовался на горизонте сам Варенаши, шварзяки разглядели столб черного-оранжевого (с синеватыми отблесками) пламени, поднимавшийся от стоявшего на краю города имения князя Ясургона Набожного, местного наместника ханараджи Матараджана. Дворец, стоявший на взгорье, с которого виден был и город, с его длинным портом, и темное море с одной стороны, и мертвая равнина с другой, по-прежнему горел. Горел второй день и будто и не думал потухать. Из трех этажей огонь забрал пока лишь первый, издевательски медленно пережевывая свою жертву. Правда, один из корпусов обрушился совсем – на него пришелся основной удар, остальное же вспыхнуло от случайных искр. Князь Ясургон, прозванный в народе Подброшенным (по разным причинам), погиб в огне, хотя пытавшиеся тушить пожар за счет городской бедноты его приспешники клялись, что до сих пор слышали вопли своего патрона. Возможно, пожар не могли одолеть так долго потому, что то и дело отвлекались на молитвы и оргии, кто знает?..