Птица солнца
Шрифт:
Я пишу это, а передо мной – ее блокнот с грязными следами пальцев на страницах, где крупным девичьим почерком написано:
Траншея 1. Знак АС. 6.П.4. Глубина 4'2,5".
Предмет. Одна стеклянная бусина. Овальная. Голубая. Окружность 2,5 мм. С отверстием. Слегка смята.
Прим.: Найдена в слое пепла на уровне 1.
№ находки 1.
Эта лаконичная запись не дает представления о нашей радости, о том, как мы обнимались и смеялись при свете солнца. Типичная финикийская голубая торговая бусина. Я зажал этот крошечный стеклянный шарик в кулаке.
–
– Если зад у них такой же узкий, как мозги, тебе придется попотеть, дорогой Бен.
Я начал работать маленькой киркой и через пятнадцать минут сделал второе открытие. Обгорелый обломок кости.
– Человеческая? – спросила Салли.
– Возможно, – ответил я. – Головка бедренной кости человека, ствол сгорел.
– Каннибализм? Кремация? – предположила Салли.
– Можно только гадать.
– А ты сам что думаешь?
Я долго молчал, собираясь с мыслями, потом сказал:
– Я думаю, на этом уровне Лунный город был разграблен и сожжен, его обитатели перебиты, стены снесены и здания разрушены.
Салли негромко присвистнула, изумленно глядя на меня.
– И все это на основании одной бусины и куска кости – вот кто самый большой выдумщик нашего времени!
* * *
Вечером в ответ на громогласные расспросы Ларкина я сказал:
– Спасибо, Питер. У нас все в порядке. Нет, нам ничего не нужно. Да. Хорошо. Пожалуйста, передайте мистеру Стервесанту, что перемен никаких, сообщить нечего.
Я выключил радио, стараясь не смотреть на Салли.
– Да, – строго заметила она, – ты должен стыдиться такой гнусной лжи.
– Ты же сама сказала, что это всего лишь бусина и обломок кости.
Но два вечера спустя я лишился оправданий, поскольку, углубив траншею до семи футов пяти дюймов, обнаружил первый из четырех горизонтальных рядов каменной кладки. Прямоугольные камни искусно обтесаны. Зазоры между ними такие тонкие, что туда не просунуть даже лезвие ножа. Камни больше, чем в постройках Зимбабве, явно предназначенные для того, чтобы выдерживать вес большого здания. Средняя их величина – четыре на два и на два фута. Высечены из красного песчаника, схожего с тем, из которого состояли холмы, и при первом же взгляде на эти камни становилось ясно: это работа искусных ремесленников, представителей высокоразвитой и богатой цивилизации.
В тот вечер я связался с Ларкиным.
– Как скоро вы сумеете передать сообщение мистеру Стервесанту, Питер?
– Сегодня он должен вернуться из Нью-Йорка. Могу позвонить ему сегодня же.
– Попросите его немедленно прилететь.
– Вы хотите, чтобы он бросил все свои дела и примчался к вам? Умора!
– Пожалуйста, передайте ему мои слова.
Вертолет появился назавтра в три часа дня, и я побежал встречать его, на ходу натягивая рубашку.
– Что у тебя тут, Бен? – спросил Лорен, как только выбрался из кабины, большой и светловолосый.
– Думаю, тебе понравится.
И мы обменялись рукопожатием.
Пять часов спустя мы сидели у костра, и Лорен
– Ты был прав, парень. Мне понравилось! – Впервые с момента прибытия он выразил свое мнение. Вслед за Сал и мной он прошел от траншеи до пещеры, а оттуда к отверстию на верху холма, внимательно слушая наши объяснения, с сожалением качая головой, когда я излагал нашу теорию низкой луны, показывающей руины, и время от времени задавая вопросы тем тоном, какой бывает у него на собраниях директоров компаний. Каждый вопрос непосредственно относился к делу и был острым и точным, как будто Лорен оценивал финансовую сделку.
Когда говорила Салли, он стоял рядом с ней, откровенно глядя ей в глаза, и удивительно красивые классические черты его лица выражали восхищение. Один раз она коснулась его руки, подчеркивая какое-то свое утверждение, и они улыбнулись друг другу. Я был счастлив, что наконец-то они подружились: этих двоих я любил больше всех на свете.
Лорен вместе со мной спустился в траншею и ласково провел рукой по тесаным камням кладки, подержал в руке обломок кости, повертел бусину, хмурясь, будто старался усилием воли вырвать у этих предметов их тайны.
Перед самым закатом мы по настоянию Лорена вернулись в пещеру и прошли к задней стене. Я зажег керосиновые лампы и разместил их так, чтобы свет падал на изображение белого царя. Потом мы втроем уселись полукругом и принялись рассматривать изображение во всех подробностях. Голова царя была изображена в профиль, и Салли указала на черты лица, на длинный прямой нос и высокий лоб.
– Такого лица не может быть у африканца, – она для контраста указала на другую фигуру, нарисованную поодаль. – А вот это вне всякого сомнения банту. Художник был достаточно искусен, чтобы отразить внешние различия между расами.
Но Лорен не отрываясь разглядывал белого царя. Мне опять показалось, что он хочет вырвать у него его тайны, но царь сохранял царское равнодушие, и наконец Лорен вздохнул и встал. Он уже хотел отвернуться, когда его взгляд упал на фигуры жрецов в белой одежде рядом с царем.
– А это кто? – спросил он.
– Мы назвали их жрецами, – ответил я, – но Салли думает, что это, возможно, арабские торговцы или…
– Вот этот, в центре… – он показал на центральную фигуру жреца, голос его звучал резко, почти встревоженно, – что он делает?
– Кланяется царю, – предположила Салли.
– Даже кланяясь, он выше остальных, – возразил Лорен.
– Для художника-бушмена размер – это способ показать значение человека. Царя всегда изображают гигантом. Величина изображения может означать, что это верховный жрец или предводитель арабов, если Салли права.
– Если это поклон, то очень неглубокий, к тому же один ваш жрец это и делает. Остальные стоят прямо, – Лорен все еще сомневался. – Как будто… – он замолк и покачал головой. Потом вдруг слегка вздрогнул, и я заметил, что его загорелое тело покрылось гусиной кожей. – – Тут становится холодно, – сказал он, сложив руки на груди.