Птица в клетке. Письма 1872–1883 годов

Ван Гог Винсент

Мои дела, если учесть обстоятельства, идут очень хорошо.

Я живу в пансионе, который мне пока нравится. Кроме меня, в доме еще три немца, которые очень любят музыку и сами играют на фортепиано и поют, что делает вечера весьма приятными. Я не так сильно занят, как в Гааге, потому что на работе нужно быть с утра и лишь до 6 часов вечера, а в субботу я освобождаюсь уже в 4 часа. Живу я в предместье Лондона, здесь относительно спокойно, и это место чем-то напоминает Тилбург или подобный ему город.

Я очень приятно провел время в Париже и, как ты можешь догадаться, получил огромное удовольствие от всей той красоты, которую увидел на выставке, а также в Лувре и в Люксембурге. Магазин в Париже великолепен и гораздо больше, чем я себе представлял. Особенно на площади Оперы.

Жизнь здесь очень дорога, на пансион я трачу 18 шиллингов в неделю, не считая стирки, и к тому же приходится питаться в городе.

В прошлое воскресенье я вместе с мистером Обахом, моим начальником, ездил за город, в Бокс-Хилл: это большой холм (примерно в 6 часах от Л.), частично известняковые склоны которого покрыты самшитом, на одной из его сторон – роща с высокими дубами. Здесь

потрясающе красивая природа, очень непохожая на голландскую или бельгийскую. Повсюду великолепные парки с высокими деревьями и кустарником. Там можно гулять. На Троицу я совершил чудесную вылазку с теми немцами, но эти господа тратят очень много денег, и я больше не буду с ними ездить.

Я был рад узнать от папы, что дядя Х. чувствует себя сносно. Передавай ему и тете сердечный привет от меня и расскажи им что-нибудь обо мне. Поприветствуй от моего имени господина Шмидта и Эдуарда и поскорее напиши мне. Прощай, будь здоров.

Винсент

мой адрес:

Care of Messrs Goupil & Co

17 Southampton Street

Strand

London [4] .

011 (10). Тео Ван Гогу. Лондон, воскресенье, 20 июля 1873

4

До востребования гг. [господам] Гупилю и К^о на Саутгемптон-стрит, 17. Стрэнд, Лондон (англ.).

Лондон, 20 июля 1873

Дорогой Тео,

спасибо за твое письмо, которое доставило мне массу удовольствия. Я рад, что твои дела идут хорошо и что тебе по-прежнему нравится жить у господина Шмидта. Мистер Обах остался доволен знакомством с тобой. Надеюсь, в будущем мы будем часто сотрудничать с вами. Картина Линдера великолепна.

Что касается гелиогравюр, то я приблизительно знаю, как они изготавливаются, но сам этого не видел и не настолько в этом разбираюсь, чтобы объяснить.

Поначалу английское искусство не слишком меня привлекало, к нему нужно привыкнуть. Однако здесь есть талантливые художники, в частности Миллес, который написал «Гугенота», «Офелию» и др. [полотна], гравюры с которых тебе, должно быть, уже встречались, они очень хороши. Затем Боутон, чью картину «Пуритане, идущие в церковь» ты знаешь по нашей «Galerie Photographique», у него я видел очень красивые вещи. Далее – представители старой школы: Констебль – это пейзажист, умерший лет тридцать назад, он великолепен: в его работах есть что-то от Диаза и Добиньи, Рейнольдса и Гейнсборо, которые в основном писали прекрасные женские портреты; и еще Тёрнер, гравюры с картин которого ты наверняка видел.

Здесь живут несколько хороших французских художников, в том числе Тиссо, репродукции картин которого есть в нашей фотоколлекции, а также Отто Вебер и Хейльбут. Последний сейчас создает ослепительные работы в духе Линдера.

Напиши, если сможешь, существуют ли [другие] фотографии картин Вотерса, помимо «Гуго ван дер Гуса» и «Марии Бургундской», и известны ли тебе репродукции картин Лажи и де Бракелера? Я имею в виду не старшего де Бракелера, а, кажется, одного из его сыновей, который на последней выставке в Брюсселе представил три великолепные картины, названные «Антверпен», «Школа» и «Атлас».

Мои дела идут хорошо, я много гуляю, живу в спокойном, уютном и чистом районе, мне воистину повезло. Правда, порой я с тоской вспоминаю те чудесные воскресные дни в Схевенингене и тому подобное, но это не беда.

Ты наверняка слышал, что Анна дома и что ей нездоровится, и это плохое начало ее отпуска, но мы будем надеяться, что сейчас ей уже лучше.

Спасибо тебе за то, что ты написал мне о картинах. Если когда-нибудь ты увидишь какие-либо работы Лажи, де Бракелера, Вотерса, Мариса, Тиссо, Георга Сааля, Юндта, Зиема, Мауве, непременно напиши мне: я очень люблю этих художников, и их полотна тебе наверняка встретятся.

Прилагаю копию стихотворения, где говорится об одном художнике, который «пришел в трактир „Зваан“, найдя там приют»: ты точно должен его помнить. Это настоящий Брабант, мне оно так нравится, Лис переписала его для меня в последний вечер, перед моим отъездом из дома. Как же мне хочется, чтобы ты побывал здесь! Что за чудесные дни мы с тобой провели в Гааге – я очень часто вспоминаю ту прогулку по дороге Рейсвейксенвег, то, как после дождя мы пили молоко на мельнице. Если присланные вами картины будут отправлены назад, то я пошлю тебе [с ними] изображение той мельницы кисти Вейсенбруха. Ты, должно быть, помнишь, что у него было прозвище «веселый мотив»: «Это прррекрасно, скажу я вам». С дорогой Рейсвейксенвег у меня, пожалуй, связаны самые приятные воспоминания. Когда нам доведется встретиться, мы, возможно, поговорим об этом.

А теперь, дружище, будь здоров, время от времени думай обо мне и напиши поскорее, я так радуюсь, когда получаю письма.

Винсент

Передавай привет господину Шмидту и Эдуарду. Как дела у дяди Хейна и тети? Напиши что-нибудь о них. Часто ли ты к ним заходишь? Передавай им горячий привет.

Вечерний час

Медленно разносился звук благовеста над полями,Купавшимися в золоте предзакатного солнца.Торжественный, трогательный час! Когда в деревне каждая мать внезапноОстанавливает стрекочущее колесо, осеняя себя крестным знамением. Тогда же крестьянин в поле, останавливая своих пышущих паром коней,Что тянут плуг, обнажает голову, бормоча «Аве».Торжественный, трогательный час! Когда колокол возвещает о конце дняВезде и повсюду, принуждая могучие, покрытые испариной головыСклоняться перед Ним – тем, кто заставляет течь пот. И для художника, который на тенистом склоне холмаС самой зари увлеченно пишет картину,Призыв к вечерней молитве прозвучал как знак к возвращенью; неторопливо он вытерКисть и палитру и сложил их вместе с холстом в свой этюдник,Убрал складной стул и начал, зевая, свой спуск по тропинке,Которая, мягко петляя, вела через цветочные поля к деревне.Но, как уже часто бывало, не дойдя до подножья холма,Замер он в восхищении, чтобы еще раз вобрать в свою душуТу полную жизни картину, которая открылась его взору. Перед ним простиралась деревня с холмами на севере и юге,Между гребней которых на запад уходило алое солнце,Изливая на мир богатство своих красок и лучезарную славу.Колокол на серой, обвитой черно-зеленым плющом колокольнеТеперь замолк. Без движенья застыли в вышине коричневыеЛопасти мельниц; листва была неподвижна, и клубы синего дыма от торфаПоднимались из труб над хижинами, такие прямые,Что казалось, будто они зависли в мерцающем небе. Как будто и деревня, и поля, и холмы – все вокруг, —Закутавшись в плед из вечерней росы, отходили ко сну,С прощальным поцелуем солнца, молчаливые и благодарные,Вспоминая изобилие и покой, которым они могли каждый день наслаждаться. Но вскоре эту тишину все же осторожно нарушилиУпоительные звуки вечера. Вдали, из лощины доносилсяЗатяжной звук рожка, призывавшего скот,И в ответ на призыв пастуха на песчаную тропинку в оврагеТотчас вышло разноцветное стадо коров,С треском и щелканьем хлыст паренька гнал их вперед,Пока они, поочередно вытягивая шеи и дружелюбно мыча,Уже издалека приветствовали коровник, где их каждый вечерПоджидала доярка, чтобы облегчить тугое вымя.Деревня была осью, от которой расходились дороги,Где бурлили движение и жизнь.А еще крестьянин, сидя боком на своей гнедой лошади и насвистывая мелодию,Вез на телеге домой борону или плуг с поля. А вот румяная девушка с пучком душистого клевера в рукахИ с ромашками и маками в волосах издалека поприветствовала кого-то,Весело и игриво выкрикнув: «Доброго вечера!»Дальше… Но на дорожке, по которой шел художник,Вдруг послышался радостный смех:Покачиваясь из стороны в сторону, к нему с грохотом приближаласьТелега, до самых краев наполненная собранной гречихой.На ней сидели дети с венками на светлых головках оттенка соломы,Радостно размахивая ольховыми веткамиИли низвергая на землю потоки цветов и зелени,Пока вокруг повозки парни и девчонкиПрыгали и смеялись, будоража задремавшую округу. С тихой улыбкой наблюдал художник из-за кустов,Как компания медленно петляла по изрезанной колеями дороге.«Да, – бормотал он, – да, Господу на небесах, должно быть,Понравились радостные возгласы, которыми эти сердцаС такой простотой выражали свою благодарность, собирая последниеПлоды, ежегодно созревающие благодаря их трудам.Да, потому что самая прекрасная молитва – это простая и невинная радость!» Вот так, размышляя о покое и радости, которыми душаНаслаждается в поле, или, вернее, еще раз с восторгом прокручивая в голове недавнюю прекрасную сценуИ оценивая ее с точки зрения художника,Он, сам того не заметив, добрался до деревни. Пурпур и желтизна на западе сменились серой мглой,А с востока, позади церкви, поднялся полныйМедный диск луны, окутанный туманом,Когда он пришел в трактир «Зваан», найдя там приют. Ян ван Беерс «Бедняк»

017 (13) Тео Ван Гогу. Лондон, начало января 1874

Лондон, январь 1874

Дорогой Тео,

благодарю тебя за письмо.

От всего сердца желаю тебе счастливого Нового года. Знаю, что твои дела в фирме идут хорошо – мне рассказал об этом господин Терстех. Из твоего письма я понял, что у тебя лежит душа к искусству, и это славно, старина. Я рад, что ты любишь Милле, Жака, Шрейера, Ламбине, Франса Хальса и т. д., потому что, как говорит Мауве, «это то самое». Да, картина Милле «Анжелюс» – «это то самое».