Птица
Шрифт:
На следующий день Уиль остался лежать в постели. Рис на столике прокис. Я выбросила его в помойку, сварила полную кастрюлю свежего, поставила у изголовья Уиля и отругала его.
— Встань и поешь. Хочешь умереть голодной смертью?
Уиль начал смеяться перекошенным ртом. Такого выражения лица я у него никогда не видела. Он как будто хотел что-то сказать, но я повернулась к нему спиной и вышла. В школе я после каждого урока проверяла, не появился ли мой брат в классе, но его там не было. Возвращаясь на свой этаж, я бросила взгляд в открытую дверь туалета: мальчишки и девчонки, обычно
— Эй, как поживает твой брат, малыш Тарзан? Куда он запропал?
Домой я вернулась не сразу. Сначала отправилась на железнодорожную станцию под зеленой крышей. Отец говорил, что оттуда уходят поезда на Сеул. Я сидела в зале ожидания, пока не прибыл поезд и не разошлись все пассажиры, а потом ушла, считая шаги.
Солнце садилось, когда я встретила доктора Чханя. Он был без собаки и шел очень осторожно, постукивая тросточкой. Тянувшиеся от края горизонта тени стали совсем длинными. Я сидела на берегу ручейка и наблюдала за утками. Они крякали, толкая носами сброшенные в грязную воду объедки.
— Здравствуйте! — произнесла я, по-утиному гнусавя.
Он сразу узнал мой голос.
— Как поживает твой брат? Почему не приходит на прием?
— Он поправился. Совсем выздоровел.
— Что ты тут делаешь? Куда смотришь?
— Солнце садится. Вода течет, утки играют. Ветер дует, летая между деревьями, а солнце круглое. Гора высокая, на ней растут деревья. В воздухе летают птицы. На вас белая одежда. Вы высокий. Земля земляного цвета.
Жалуясь и стеная, вода с трудом прокладывала себе путь между пластиковыми пакетами, пустыми бутылками и мутной пеной. Багровое небо отражалось в воде грязными клочьями.
Расставшись с доктором, я закрыла глаза и пошла вперед, вытянув руки. Я ничего не видела. Сделала два шага и споткнулась о камень. Что могли видеть слепые глаза доктора Чханя? Почему он потерял зрение? Когда мне очень страшно, я закрываю глаза. Интересно, он закрывал глаза от ужаса и тоски, прежде чем появиться на свет?
Открывая дверь, я навострила уши. Мне померещилось журчание воды. Это был голос Уиля. Он так и не заткнулся. Все говорил и говорил, не сознавая, что я уже дома. Лицо у него посинело до самой шеи.
Сестрица. Зачем мама так сделала? Выгнала нас совсем голыми. Все время плакала. Маме разрисовали лицо, когда она спала, душа покинула тело и не смогла вернуться. Ты сделала тот рисунок? Ты его сделала?
Голос Уиля звучал все громче. Я заткнула оконную щель, чтобы его не услышали на улице. Заклеила скотчем трещины на полу и у подножия стены, как сделал отец, чтобы не воняло газом. Ткань, которой я завесила выходящее на улицу окно, смягчила послеполуденный жар. В комнате воцарился полумрак. Но голос Уиля проникал даже через закрытую дверь. Каждый раз, возвращаясь домой и вставляя ключ в замочную скважину, я задерживала дыхание в надежде, что не услышу его.
Уиль говорил, даже оставаясь в одиночестве. Ничто его не останавливало — ни солнце, ни шум с улицы, ни ветер, которого мы всегда боялись, ни пение птицы в пустой комнате господина Йи. Уиль не умолкал даже в темноте. Он пугал меня — до тошноты, до рвоты. Ничто не останавливало Уиля — ни яростные проклятия, которыми старуха осыпала сбежавшего зятя, ни бесконечные молитвы в комнате госпожи Ёнсук, ни жалобная мелодия плача, пропитавшего весь дом.
С каждым днем Уиль становился меньше. Как будто слова, которые он произносил, опустошали его тело. Они заполняли комнату, как вода, и мне было трудно дышать. Я затыкала нос, чтобы не впустить их внутрь себя, меня тошнило от страха, будто какие-то странные создания поселились в сердце и животе. По ночам я не могла думать, мне казалось, что мой мозг изгрызли насекомые.
Пятна засохшей крови плясали у меня перед глазами красными струящимися языками огня.
— Что ты творишь с едой? Какая вонь! Пахнет протухшей рыбой. Нужно каждый день выбрасывать мусор. Где твой брат? Да ты слепнешь! У тебя огонь в глазах.
Старуха с отвращением принюхивалась, изучая мои глаза.
— Нужно их поймать. Ты нарисуешь свое лицо на белом листе бумаги и завтра на рассвете придешь во двор. Главное — хорошо нарисовать глаза.
Я открыла свой дневник. Но Уиль так шумел, что я написала на первой странице: «Погода: ясно» — и закрыла тетрадь.
На следующий день перед восходом домовладелица позвала меня во двор. Она приклеила рисунок к двери кухни и поставила меня лицом к выплывающему на небо солнцу.
— Нужно смотреть на солнце, не моргая, — то и дело повторяла она.
Небо окрашивалось в алый цвет, разрывая черную пелену ночи, из-за горы внезапно выплыло солнце. Я была ослеплена, но глаз не закрыла. В самом центре светила, там, откуда исходили лучи, я видела малиновое пламя. Оно стремительно пульсировало и обожгло мне глаза прежде, чем я успела закричать: «Горячо!» Глаза жгло, я была ослеплена и ничего не видела, кроме белого света на земле. Где-то очень далеко пела птица. Потом я увидела, как она влетела в белый свет, поглотивший небо, гору, дом, старуху и меня. Я смотрела ей вслед, пока она не превратилась в крошечную точку, а потом и вовсе исчезла.
— Все хорошо. Теперь ты быстро поправишься.
Услышав эти слова, я обернулась. Закрыла, а потом открыла глаза, из них потекли теплые слезы, и заливавший их жаром белый свет исчез. Под крышей, перед окном господина Йи, во все горло распевала птица.
Мои глаза на рисунке, приклеенном к двери, были исколоты булавкой, длинная тонкая иголка торчала в черном зрачке.
— Сестрица! Отец увез нас в Сеул, — сказал Уиль, кривя рот.
Это случилось вскоре после того, как ушла мама. Мы надели новую одежду, сходили к парикмахеру и сели в поезд. На рассвете отец купил нам молока, крутых яиц и хлеба с фасолью. Мы ехали очень долго. «Я сейчас вернусь, никуда не уходите». Он исчез, оставив нас в зале ожидания в Сеуле. Весь день там было полно народу. На площадь приземлялись стаи грязных голубей, какой-то человек то и дело дико вскрикивал, разрывая на себе цепи, после чего спокойно возвращался к продаже снадобий.
Отец все не возвращался. Мне было страшно, я хотела есть, но не плакала. Я не двигалась с места. Уиль сказал, что хочет писать, и я ответила: «Так писай». Что он и сделал — даже штаны не спустил. Хозяйка маленького ларька дала нам хлеба и молока. Отец вернулся много позже, от него разило спиртным. Уиля сразу вырвало на том самом месте, где он простоял весь день. Рвота была темно-красной. «Ты блюешь кровью», — сказал отец, но я присмотрелась и объяснила: «Это фасоль, он недавно поел хлеба с фасолью».