Птичий глаз
Шрифт:
После таких бурных сцен мать старалась ни с кем не разговаривать. Она отправлялась в поликлинику. У неё в последнее время выработалась привычка ходить по врачам, с удовольствием выслушивать их консультации и получать узкие полоски рецептов. Дома она всем их показывала, приходила в ужас от своих болезней и с трепетом рассматривала мудрёные латинские названия, но никогда не хотела получать по ним лекарства, считая это ненужной роскошью. Она довольствовалась плоскими тюбиками пирамеина, купленными за аптечным прилавком, где у каждого лекарства была своя этикетка и твёрдая стоимость. Рецепты Антонина Ивановна копила так же аккуратно
— Вы не думайте. Да-да, это всё не так-то просто добывалось.
С ней никто не спорил. Действительно, ведь раньше, когда мать следила за собой, она не была такой невзрачной, как сейчас. А может быть, потому, что был жив отец?
Собираясь к врачу, мать достала старый пляжный сарафан, и Ольга видела, как быстро заработали ножницами и иглой её нервные пальцы. И вот как ни в чём не бывало она надевала новую нарядную кофту.
— Как по-твоему? На мой взгляд, очень мило. Я только что подумала, что бабушка зря продала твою коричневую юбку, а то с фисташковым платьем её можно было бы вполне скомбинировать. Как я не догадалась раньше? Даже обидно. Оленька, я вернусь очень скоро. Бабушка придёт, скажи ей, чтобы она подумала об уборке.
Мать закрыла за собой дверь. Ольга побродила по квартире и, взяв старые, потрёпанные, ещё школьные учебпики по истории, стала зубрить. Даты путались, учить было лень.
В дверь постучал Гаглоев и, вызвав Ольгу, долго и смущённо объяснял, что приехал его друг и необходимо его устроить, им вдвоём будет очень удобно, а если там неустойка какая в плате, то об этом можно договориться.
Ольге было неприятно, что он заговорил с ней о деньгах. И она, пожав плечами, сказала:
— Пожалуйста, что вы спрашиваете? Конечно, можно.
Гаглоев прошёл к себе. А Ольге вдруг захотелось что-то сделать.
«Уберу», подумала она и, надев старый бабушкин передник, принялась за уборку. Вскоре пришел гаглоевский друг. Дверь ему открыла Ольга. И тотчас ей стало как-то неловко.
«Наверно, за домработницу принял. Ничего, я ему покажу, какая я домработница».
Она решила разодеться и постучать к Гаглоеву. Но не прошло и минуты, как ей показалось всё это мелким и глупым. Она забралась на тахту. Хотелось, пока одна, закрыв глаза, помечтать. Раньше это так здорово получалось, легко и ясно. То можно было себя увидеть в забрызганной извёсткой спецовке, где-то высоко на лесах какой-нибудь стройки. Или Ольга была в строгом костюме, ровная и спокойная среди шумной ватаги студентов. Но теперь даже и мечты не удавались. Стоило только вспомнить, что ты до сих пор состоишь на комсомольском учёте в школьной организации…
Ольга даже и не заметила, как пришла мать..
— Чьё это пальто висит в передней? У кого-нибудь гости? Бабушка до сих пор не пришла? А кто убирал? не переставая задавать вопросы, мать сняла пальто, встряхнула лисицу и аккуратно повесила её на стул просыхать.
Ольга вяло что-то ответила ей.
— Ты знаешь, сейчас зашла мимоходом в наш универмаг. Что там творится, ты себе не представляешь! Появились китайские косынки. Шифоновые, и такие яркие! А тона… На голубом фоне разводы, чёрно-белые, синие, даже какие-то краевые цветочки. Рассказать это невозможно. Подумать только, какие вещи стали появляться! Вот бы к серому костюму, а?
Мама, тут без тебя к Гаглоеву друг приехал. Он спрашивал, можно ли его поселить.
— Ну, что же ты, чудачка! Конечно же, можно. Про деньги он не говорил? Вот сейчас они были бы кстати.
— Какие деньги? Гаглоев же платит. Я сказала, что всё в порядке.
— Что ты наделала? Нет, на тебя совершенно нельзя оставить квартиру. Она сказала! Тоже нашлась благодетельница. Сама ещё не зарабатываешь…
Антонина Ивановна зло швырнула на стол шляпу.
— Гаглоев у себя?
— Мама, ты не вздумай только идти объясняться. Не позорь меня, пожалуйста. Хватит!
— Как это? И не думай, сейчас же пойду. Вы посмотрите на неё и это моя дочь. Нет, я именно сейчас пойду, и никаких разговоров.
— Попробуй только!.
— С кем ты разговариваешь так, а? мать решительно направилась к двери.
— Ах, надоели вы мне! и Ольга быстро натянула ботики.
Антонина Ивановна гневно смотрела на дочь. Последнее время она её не узнавала. Если раньше Ольга, приходя домой, кричала: «Ма! Ба! Ну, что же, я же есть хочу…», то теперь её что-то сдерживало. Она только злилась, стоя около плиты, и терпеливо ожидала, пока обед разогреется. Когда случалось, что на кухне появлялась жиличка, мать, глядя на плиту, вздыхала. И Ольга тотчас старалась с ней заговорить. Она знала, что мать начнёт жаловаться на житьё-бытьё, и Ольге опять станет совестно за неё.
Антонина Ивановна ненавидела накрахмаленные, вышитые дорожки, которыми теперь полна её комната, некогда бывшая спальней. Она не могла без боли смотреть на свою кровать красного дерева, которая, как ей казалось, выглядела смешной и жалкой, закрытая жёлтым пикейным одеялом и украшенная громадной, пышно взбитой подушкой. Её раздражало и то, что Ольгу тянуло к соседям. Ольга и не скрывала этого. Ей надоела теснота и захламленность своих комнат. В чистой опрятности жильцов было всё так просто и здорово, что порой Ольге казалось, будто вот эта маленькая близорукая женщина похожа на её отца.
Ольга даже завидовала им. Двое. Мать и сын. Отец погиб на фронте. А жизнь у них совсем иная…
Когда Ольга размышляла об этом вслух, бабушка старалась уйти, а мать, раздражённая, набрасывалась на дочь:
— Где ты видишь, что они счастливы? Где, я тебя спрашиваю? У неё вон, кроме учёной степени да двух зубных щёток, ничего нет. Счастливы! И мать недоверчиво косилась на Ольгу. Или Ольга не понимает, или же нарочно хочет ей досадить.
Ольга собралась уходить…
— Иди, иди… Мне надоели твои трагедии. Хоть на завод, хоть на все четыре стороны… Антонина Ивановна посмотрела на упрямо сдвинутые брови дочери и, спохватившись, замолчала.
Ольга неторопливо достала документы, взяла немного денег, оделась и ушла.
Совсем взрослая. У меня в восемнадцать лет всё было как-то иначе.
Антонина Ивановна покачала головой. Действительно, когда ей было восемнадцать, дома говорили:
— Да ведь она совсем ребёнок! Что вы, что вы!
И после двадцати лет все, глядя на неё, умилялись её угловатости, горячо утверждали:
Она как девочка, право же, не судите так, разве вы не видите: она же ещё девочка!
А когда она вышла замуж, её сравнивали с грубым мужем, жадели, при ней вздыхали и грустно качали головами: