Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Люблю я дальневосточные зори. Мягкий и тихий разлив предрассветных красок всегда наполняет мою душу радостью. У них своя неповторимая музыка, своя особая прелесть. Может, потому, что здесь солнце рождается, а потом идет по всей нашей большущей стране! Вот оно вышло из-за фиолетовых сопок и блеснуло яркой волшебной полоской. Позолотило тонюсенькие камышинки антенн приводных радиостанций и широкое летное поле
Я стою возле самолета. Вдыхаю всей грудью чистый морозный воздух. Мне скоро в небо. А там кислородная диета. Подошел рядовой Могильный. Глянул на лиловый горизонт, сладко потянулся всем телом и, весело прищурив свои раскосые глаза, тихонько спросил:
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?
— Слушаю вас.
— Вот вы недавно мне благодарность объявили, — начал Могильный неторопливо. — А могут ли меня за хорошую службу при развернутом Знамени части снять?
— Почему же нет? Могут и отпуск в родные края дать. За образцовую службу все могут. Только стараться надо.
— Нет, мне хочется у Знамени сфотографироваться, — поправляя шапку, продолжал Могильный. — У меня два брата из армии вернулись. У них есть такие карточки. А у меня нет. Понимаете? Стараться-то я буду. Как же еще?
— Понятно. И если будете стараться, гарантирую — сфотографируют и вас у Знамени. Пошлете тогда своей Светлане фотокарточку.
Могильный смутился.
У консоли крыла стояли Ожигов с Хробыстовым.
— Здорово, Леонид, — протянул я руку капитану. — Как дела? — спросил его, хотя прекрасно все знал.
Хробыстов нехотя улыбнулся.
— Отказали мне. Наотрез. Говорят, что каждый сверчок должен знать свой шесток, — ответил он. — Что же сделаешь, сам поломал свою лестницу в небо. Больше проситься не буду.
Я ничего не сказал. Посмотрел на его свежеокрашенный инструментальный ящичек и вспомнил слова своего друга Генки: «Самолет измены не прощает…»
Мои размышления прервал лейтенант Сидоров. Он бежал вдоль самолетной стоянки, размахивал руками и кричал:
— Братцы, братцы! У меня дочь родилась! Дочь родилась!
— Виктор! — окликнул я. — Сюда давай! Что у тебя? С ума, что ль, сошел?
— Да! — подтвердил он. — Дочь родилась! Три с половиной кеге. Это ж надо!
Руки у меня сами растопырились.
— Невеста, значит! — обнял я его.
— Невеста! Невеста! Наташка! — тараторил Сидоров. От внутреннего волнения и восторга его верхняя губа уперлась в ноздри.
— Здорово, тезка! Ох, как все по плану идет! Наташа по-латыни значит родная!
— Родная, родная, конечно! — подтвердил он. — Ладно, побегу к руководителю полетов. Вызывает Торопов. К жене и дочери поеду!
Лейтенант Сидоров смешно припустился в сторону СКП, продолжая что-то кричать и размахивать руками.
Слов его уже не было слышно, слова доставались истребителю, который с раскатистым грохотом побежал по бетонке, разрывая в куски утренний морозный воздух.
Я опустился в кабину, включил тумблеры. Нажал кнопку запуска.
— Есть пламя! — крикнул техник.
«Конечно есть! Да еще и какое!» — отвечаю я самому себе. А турбина уже переходит с веселой дроби на монотонную напевность.
Ожигов, дохнув мне в щеку, улыбнулся и закрыл стеклянный колпак.
Я быстро опробовал работу двигателя, согласно графику — «секунда в секунду», как велел инженер. Вырулил самолет на полосу. Посмотрел на горизонт. Слева от бетонки на кряжистом, припорошенном снегом бугорке плавно ввинчивалась в лиловую полоску света ажурная ракушка антенны локатора. Дал по газам. И самолет, обрадовавшись, рванулся вперед.
…Вот оно, мое небо! Вот она, моя эстетика! Здесь нет ни птиц, ни цветов, ни песен. Воздух, пронизанный светом, и мерный шум турбины. Все твои мысли сбиваются в одно глубокое ощущение красоты. Ты видишь мир с другой высоты. И смотришь на все как хозяин. Я считал, что летчик не должен доверяться эмоциям, он обязан верить только показаниям приборов. Верно, конечно. Но и чувства у человека отнять невозможно. Летчик с пустым сердцем не летчик. Куда денешься, если радости своим ходом прут изнутри?! Я хочу обнять свое небо. И Наташу с Олежкой обнять. Они ждут меня на земле. Все меня ждут. И будут ждать до тех пор, пока я, как мальчишка, буду носиться по небу.
Все во мне поет вместе с работой двигателя и растворяется в мягком размеренном шуме. Наверное, так рождается счастье. Да, да, именно так.
Я видел все небо и из множества дорог узнавал свою.
В этом и есть счастье.