Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Ко мне в звено перевели лейтенанта Сидорова, назначили еще двух молодых пилотов: Станислава Воробьева и Сергея Иванова. Ребята крепкие, дотошные, все на лету схватывают.
Лейтенант Воробьев высокий, с тонкими чертами лица. У него длинные шелковистые волосы. Он то и дело забрасывает их назад пятерней с белыми тонкими пальцами. Не знаю, то ли он давно не стригся, то ли пострижен слишком модно. Начнет летать, от шлемофона голова быстро облысеет.
Поспешил дать предупреждение:
— Вам, товарищ лейтенант, постричься надо.
Прислушался к своему голосу: не мягковат ли он для
Воробьев не смутился. Только чуть вздрогнули прозрачные крылышки носа. Взглянув исподлобья, недовольно ответил:
— Понял, пойду в парикмахерскую.
«Ишь, шустрый какой! Не скажи! Небось уже дорогу в небе себе начертил. У меня не забалуешь».
С норовом парень, заковыристый. Но ничего, перебродит, отстоится. И у меня ведь тоже должна быть своя командирская линия, дистанция, так сказать. «Не резковато ли я сказал ему про парикмахерскую? Нет, нормально», — тут же ответил сам себе, увидев у Воробьева на пальце кольцо с красным камнем. «Тоже, девица какая! Украшение насадил!» Можно ли офицерам носить такие украшения? Это надо у подполковника Торопова спросить. Чувствую, что перстень с камнем так мне и давит на нервы. Но горячку пороть не надо. Камнем и алмаз можно разбить.
С Воробьевым будет непросто. Гонор сразу не выбьешь, как пыль из фуражки. Можно бы, конечно, в первом полете с ним в зону на «спарке» дать там джентльменский набор фигур высшего пилотажа на тему русских народных песен «Ямщик, не гони лошадей». Чтобы потом, после посадки истребителя, сам вымыл кабину. Но так и перекрут возможен, кишки малец надорвет. Уговаривай его после этого. Воробьев и сам поймет. Молодой летчик в части — как снаряд по каналу ствола движется: с нарастающей скоростью, стачивая с себя ненужную мягкую медь.
Иванов ростом поменьше, но плечи — под два мешка. Он подкупал своей внешностью, хорошей выправкой, жаркой молодостью, смелым, решительным взглядом. Такой взгляд свойствен людям порывистым, быстрым в движениях, горячим в поступках. Лицо у него мужественное, волевое. Такие лица можно встретить на обложках военных журналов или в «Огоньке» перед военным праздником. Словом, портрет его не нуждался в ретуши.
Поинтересовался, откуда они родом, как учились, есть ли у них невесты. У Воробьева девушки не было, возможно, и постеснялся доложить. А Иванов немного покраснел и признался, что живет она во Владивостоке.
Иванов из Приморья, а Воробьев сибиряк.
Воробьев больше слушал, а Иванов все спрашивал, как новая машина ведет себя на посадке, на пилотаже в зоне.
Я старался поподробнее рассказать о нашей классической машине. И чувствовал, что, рассказывая, не только доставлял радость им, но и сам радовался вдвойне.
— Когда же мы летать начнем? — спросил Иванов и выжидающе захлопал белыми ресницами.
— Начнем! Только не тяните с зачетами, — помолчав для солидности, ответил я. И предупредил, что зачеты по знанию техники у нас сам инженер полка принимает. Принимает строго, жестко. Спуску никому не дает, и лучше всего сдать ему с первого захода…
Вечером я отправился в гостиницу, где жили молодые летчики, пошел проявлять о них «отеческую» заботу. Хотелось посмотреть, как они там устроились.
В коридоре надрывалась радиола. Мелодия мало напоминала музыку, скорее походила на рев турбины, в сопло которой засосало брезентовые чехлы вместе со стремянками.
«Бру-ру-ру-ча-ча» — взрывался припев. А за ним какой-то лязг зубами и злодейский хохот. Танец сумасшедших, выпущенных из палаты.
Не знаю, откуда берется эта хищная музыка, но она мне противна, и я считаю ее вполне ненормальной. Может, оттого, что с детства глубоко в душу запали слова «Темной ночи», когда только пули свистели по степи…
Летчики разместились в той же комнате, в которой когда-то жили мы с Генкой.
Воробьев с Ивановым приобрели большое круглое зеркало, радиолу, будильник и электрическую бритву — одну на двоих: пока на лице у них растительность не особенно буйствовала.
У Воробьева над кроватью висела политическая карта мира. На ее правой стороне разливалась синева Тихого океана. В нем плавали чужие страны с пометками военных баз, взятых в черные кружочки. На столе лежали конспекты, учебники и большие чугунные гантели, Сейчас новички изучают теорию лишь для того, чтобы получить оценку и право летать. Только для порядка, по установленной в авиации схеме. Все эти самолетные системы и агрегаты пока у них не вызывают эмоций и мыслей.
Вот когда поднимутся в воздух на новом типе истребителя, тогда у них и появится настоящий интерес. Слова, соотнесенные к неодушевленным предметам, к технике, оживут, заговорят по-другому. Только тогда они начнут задумываться, что за чем идет и что за что цепляется, что от чего зависит, потому что от четкой работы этих агрегатов сам весь зависишь.
Иванов был в белой майке, плотно облегающей широкую и мускулистую грудь. Воробьев в светлой рубашке, исчерченной какими-то нелепыми чертежами. Чувствую, что передо мной стоят новые открытия, узнавания. Но теперь на другом уровне, на другом витке. У командира тоже хлеб трудный, но я с удовольствием понесу его крест.
Посидели, потолковали. Я рассказал им, как однажды ночью принял Луну в океане за светящийся город, думал тогда, что новый остров открыл. Рассказал, как меня выручил мой техник самолета Семен Ожигов, не выпустив с пустыми подвесными баками. Пусть знают, чтобы с ними не случилось подобное. Я тоже не из-за любви к истории запомнил эти факты.
Когда вышел из комнаты, радиола уже не орала истошным голосом, а душевно рассказывала о том, что «их оставалось только трое из восемнадцати ребят…».
Теперь у меня впереди не белый капот самолета, а затылок летчика в кожаном шлемофоне с плетеной косой проводов. Я сижу в задней инструкторской кабине «спарки». Вижу в зеркале довольное лицо лейтенанта Иванова. Крутит головой — осматривается. Район полетов он изучил отлично, пятерку на зачетах получил. Но на карте все проще кажется: она плоская, с надписями. С высоты названия этим речушкам и горушкам надо в уме прикидывать. Иванов пилотирует истребитель сам. Сам и в уме прикидывает. Я «мягко» держусь за управление, а в уме и не прикидываю, изучил давно, кругом все родное и близкое. Иванов точно вывел самолет в зону техники пилотирования, где острая рогатая коса распарывает море.