Публицистика 1918-1953 годов
Шрифт:
ФилипченкоИван Гурьевич (1887–1939) — поэт. В 1918–1928 гг. сотрудник редакции «Правда». Незаконно репрессирован.
…и «Правда», разбирая с величайшей серьезностью его «новые достижения»… — имеется в виду рецензия К. Федина «Поэзия подражаний» (Петроградская правда. — 1920. — 1 сент. (№ 193). — С. 3) на книгу Сергея Ивановича Малашкина(1888–1988) «Мятежи: Стихи» (Н.-Новгород, 1920). Приведя несколько отрывков из книги, Федин пишет: «Внешне и на первый взгляд такие стихи могут напомнить удивительные гимны Уитмана…». Далее, сравнивая стихотворения-портреты Малашкина, Федин заключает: «…гораздо сумбурнее „портрет“ Ленина. Автор задает о Ленине такой вопрос: „Кто же он? Сумасшедший? // Или просто нахал, // Что на веке пришедшем // Сердце России в крови растоптал?“ Прямого ответа на этот вопрос поэт не дает, а только намекает, что такой вопрос мог родиться в низких душах рабов, которые изничтоженные величием фигуры Ленина, „шипя уползут в мглу“, подобно кобрам. А Ленин <…> это образ. Но образ не величайшего революционера, а безумца-еретика. Намерение оперировать одними образами мешает логическому течению мысли. В таких
«Многогранность» *
Общее дело. — 1920. — 5 ноября (№ 113). — С. 2.
«Думали многие и, может, и сейчас думают, что большевики…»— неточные цитаты из статьи писателя, публициста, автора очерков о жизни в советской России 20-х годов Бориса Федоровича Соколова(1893-?) «Интеллигенция: Среди ученых» (Последние новости. — 1920. — 30 октября (№ 160). — С. 2), в которой автор пишет о положении ученых в советской России и, в частности, о физиологе, академике Петербургской Академии наук с 1907 г. Иване Петровиче Павлове(1849 – 1936): «Большевики охраняют, берегут науку», так думали многие и думают, может быть, сейчас в Европе.
— Но разве может существовать русская наука во время революций? — иронизируют те, кто умеет смеяться сквозь слезы.
— Но во всяком случае, когда будете в Европе, разрушьте легенду о наукофильстве большевиков.
— Два года — мы ученые — были париями советского правительства. Мы не получали пайков, кроме карточки В, карточки буржуазных прихвостней. Наш оклад был ниже голодной нормы. Наши лаборатории были без дров и газа. Нас арестовывали. Но мы терпели и молчали. И молча умирали.
За 2 1/2 года существования советского строя умерло 40% профессуры и врачей. В моем распоряжении списки умерших, полученные мною из Дома Ученых и Дома Литераторов. <…>
Для иллюстрации отношения советского правительства к русской науке я приведу в заключение переписку между Лениным и известным физиологом Павловым, о котором в сентябре говорил весь Петроград. «Я прошу Вас разрешить мне выезд за границу. Я не могу принять советского строя. Но в то же время я — аполитичен, как аполитична наука. И хочу только одного — закончить свои работы, которые нельзя реализовать теперь в России и которые могут быть нужны человечеству». Ленин на это ответил через значительный промежуток времени Комиссариату народного просвещения. «Сообщите гражданину И. Павлову, что выезд его за границу советской республики разрешен быть не может. России нужны ученые… Я не уверен, что проф. Павлов не будет агитировать против нас. Но дабы гражданин Павлов мог бы работать, предоставить ему индивидуальный паек и топливо». На это Павлов ответил через Комиссариат нар<одного> просвещения: «Я благодарю за попечение обо мне гр. Ленина, но я не могу принять этой помощи, не могу быть сытым, в то время, когда мои коллеги и друзья по науке умирают от истощения десятками. Русская наука была независима и будет таковой…»
«Богатство и величие страны измеряются мощью и величием…» —конспект письма А. М. Горького к В. И. Ленину от 6 сентября 1919 г. Это письмо было опубликовано в эмигрантской прессе: Воля России. — Прага, 1920. — 2 октября (№ 18); Народное дело. — Таллинн, 1920. — 2 октября; Последние новости. — 1920. — 29 октября (№ 159). Горький писал Ленину по поводу массовых арестов среди интеллигенции в Петрограде: «Считаю нужным откровенно сообщить Вам мое мнение по этому поводу: для меня богатство страны, сила народа выражается в количестве и качестве ее интеллектуальных сил. Революция имеет смысл только тогда, когда она способствует росту и развитию этих сил. К людям науки необходимо относиться возможно бережливее и уважительней, — особенно необходимо у нас, где семнадцатилетние мальчики идут в казармы и на бойню гражданской войны и где — поэтому — рост интеллектуальных сил будет надолго задержан. Мы, спасая свои шкуры, режем голову народа, уничтожаем его мозг. Очевидно — у нас нет надежды победить и нет мужества с честью погибнуть, если мы прибегаем к такому варварскому и позорному приему, каким я считаю истребление научных сил страны. Что значит этот прием самозащиты, кроме выражения отчаяния, сознания слабости или — наконец — желания мести за нашу собственную бездарность? Я решительно протестую против этой тактики, которая поражает мозг народа, и без того достаточно нищего духовно. <…> Огромное большинство представителей положительной науки нейтрально и объективно, как сама наука: это люди аполитичные. Среди них большинство — старики, больные: тюрьма убьет их: они уже достаточно истощены голодом. Владимир Ильич! Я становлюсь на их сторону и предпочитаю арест и тюремное заключение участию — хотя бы и молчаливому — в истреблении лучших, ценнейших сил русского народа. Для меня стало ясно, что „красные“ такие же враги народа, как и „белые“. Лично я, разумеется, предпочитаю быть уничтоженным „белыми“, но „красные“ тоже не товарищи мне» (цит. по кн.: Неизвестный Горький: Материалы и исследования. — М., 1994. — Вып. 3. — С. 29–30).
…повесили большевики плакаты по всему Петербургу: «Примирение русской интеллигенции с советской властью/» — и ассигновали Горькому миллионы на издание «Пантеона всемирной литературы»… — в вечернем выпуске «Красной газеты» за 10 сентября 1918 г. (№ 167) опубликована статья «Максим Горький — в наших рядах», в которой сообщалось: «На днях Максим Горький приступит, с согласия Комиссариата Просвещения, к изданию Всемирной литературы. Предполагается издать свыше 260 томов сочинений писателей всех народов. <…> Максим Горький будет ответственным редактором этого издания. <…> В беседе с тов. Луначарским он заявил, что после покушения на пролетарских вождей он окончательно
«Я далек от политики… сам у большевиков на подозрении…» —цитаты из статьи Б. Соколова «Беседа с М. Горьким» (Свободные мысли. — 1920. — 1 нояб. (№ 7). — С. 3), в которой автор сообщал: «Известный русский писатель — самая загадочная, неразгаданная фигура на фоне советской России. Как будто большевик. И в то же время их противник. Защитник их и друг. И в то же время один из тех, кто не приемлет большевизма, кто чужд ему и далек. В Петрограде я имел беседу с Горьким. Неофициальная, или полуофициальная, она заслуживает внимания по некоторым штрихам, характеризующим личность этого человека. «Я далек от политики. Сейчас более, чем когда-либо я ушел от всех вопросов, как внутренней, так и внешней политики советского правительства. Сейчас я посвящаю себя всецело „Дому Ученых“ и улучшению быта ученых. Работаю в издательстве „Всемирная литература“. Никогда ни в одной стране, ни при одной революции не было такого тяжелого положения, как то, в котором сейчас пребывает российская наука и русские ученые. <…> Я защищаю всеми силами русскую науку и русских ученых от большевиков. Но… это не всегда удается. Я сам у них в подозрении и недавно еще у меня делали обыск, искали оружия и бомб. Советская власть упорно хочет добиться „зависимости от нее русской науки“. Ну, а последняя защищается и защищается энергично. Сейчас судят в революционном трибунале известного хирурга Федорова и ему грозит пожизненное заключение. Судят за контрреволюцию — и я бессилен что-либо сделать. Меня не слушают. В Москве в тюрьме просидел целый год по одному только подозрению прекрасный хирург Николай Воскресенский. К сожалению, я бессилен добиться его освобождения. Чрезвычайная Комиссия сильнее меня. Несчастие российской советской власти это то, что 95 процентов коммунистов — нечестные люди, далекие от коммунизма, склонные к мошенничеству и взяткам. В большинстве спекулянты. Я — противник смертной казни. Но в отношении большей части „коммунистов“ я оставил бы смертную казнь, как необходимое средство для „очистки революции“. И тем не менее работать с советским правительством необходимо… Таково мое мнение. Может быть удастся очистить советские „конюшни“. Сказанное Максимом Горьким — неполно и немного. Он не отвечает, он не ответил на основной вопрос. Как можно идти рука об руку с людьми, чья нечистоплотность ему ясна. Ибо впервые, вероятно, Горькому пришлось так откровенно и так определенно высказаться и притом перед полузнакомым ему человеком — о советской власти. Российская интеллигенция не может простить Горькому двойственности его поведения, не может и не считает его своим. Он „советский“. А Горький не хочет быть „советским“. <…> Максим Горький считает, что он не большевик, что он не с ними. Но русская интеллигенция считает его большевиком и двойственности его позиции не понимает и не принимает».
<Ответ на анкету «Общего дела» по поводу трехлетия большевизма> *
Общее дело. — 1920. — 7 ноября (№ 115). — С. 3.
…мы, «либерально, невинно, мило болтавшие, по выражению Достоевского, пленявшиеся лишь чувствительной стороной социализма, надевавшие лавровые венки на вшивые головы»… — неточная цитата из романа Ф. М. Достоевского «Бесы» (ч. 1, гл. 1, IX). У Достоевского: «…у нас была одна самая невинная, милая, вполне русская веселенькая либеральная болтавня. „Высший либерализм“ и „высший либерал“, то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России. <…> — Мы, как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, — заключил <С. Т. Верховенский…>,— мы их ввели в моду, и целый отдел литературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытою драгоценностью. Мы надевали лавровые венки на вшивые головы.»
Несколько слов английскому писателю *
Общее дело. — 1920. — 24 ноября (№ 132). — С.2; 25 ноября (№ 133). — С.2.
В рукописи статья называлась «Мой ответ Уэллсу». Год спустя, просматривая газетную публикацию, Бунин внес в нее редакторскую правку, датировав ее 24–25 ноября 1921 г. (Русский архив в Лидсе. Фонд И. А. Бунина). Статья Бунина является откликом на публикацию очерков Г. Уэллса о России в английской газете «Sunday Express» в октябре — ноябре 1920 г. К полемике с Уэллсом Бунина привлекла А. В. Тыркова-Вильямс, с которой Буниных связывала давняя дружба. По делам англо-русского Комитета Освобождения России А. Тыркова нередко приезжала во Францию и навещала друзей. В дневниковой записи от 14 ноября 1920 г. В. Н. Муромцева-Бунина отметила один из визитов А. Тырковой и ее мужа Г. Вильямса и записала о Тырковой: «Она горит желанием борьбы» ( «Устами Буниных». — Т. 2. — С. 18). А в записи от 21 ноября, то есть две недели спустя, ею отмечено: «Весь день перестукивала статью Яна против Уэллса» (Там же).
А. Тыркова и Г. Вильяме познакомились с Г. Уэллсом во время его первого двухнедельного визита в Россию в январе 1914 г. Помимо посещения Петербурга и Москвы писатель в тот приезд провел несколько дней в Вергеже, имении Тырковых, знакомясь с крестьянским хозяйством. Вскоре по возвращении в Лондон Г. Уэллс опубликовал статью «Россия и Англия: Эссе о контрастах» (Russia and England: A Study in Contrasts // Daily News. — 1914. — 1 Feb.). Позднее российские впечатления нашли отражение в воспитательном романе «Джоанна и Питер» (1918). В годы войны и русской революции Россия была постоянной темой публицистики и эссеистики Уэллса. Писатель приветствовал большевистскую революцию и выступал против интервенции, считая, что Россия должна сама решать свои проблемы. Его отношение к русскому вопросу, его план разрешения «русской проблемы» были близки к тому, к чему склонялось английское правительство во главе с Ллойд Джорджем. Авторитет Уэллса в английском общественном мнении был чрезвычайно высок, каждое его выступление в печати, в том числе и по русскому вопросу, имело огромный вес.