Публицистика 1918-1953 годов

Бунин Иван Алексеевич

Прочитал — и вполне согласился… — ср. в «Автобиографических заметках»: «И впрямь — среди этих „замыслов“ есть кое-что замечательное, особенно один замысел о Христе. Сам Горький относился к Христу тоже не совсем почтительно, называл Его, ухмыляясь, „большим педантом“. Но в этом отношении куда же было Горькому до Демьяна Бедного, до Маяковского и, увы, до Блока! Оказывается, что Блок замышлял написать не более, не менее, как „Пьесу из жизни Иисуса“. И вот что было в проспекте этой „пьесы“: <…>» (Бунин-1990.— С. 196). См. также письмо Бунина, приведенное в своих мемуарах Андреем Седых: «Вы не должны огорчаться за Блока. Это был перверсный актер, патологически склонный к кощунству: только Демьян Бедный мог

решиться на такую, например, гнусность, как рифмовка (в последнем мерзком куплете „Двенадцати“) — мне даже трудно это писать! — рифмовка „пес“ и Христос. Только последний негодяй мог назвать Петра апостола (пришедшего в Рим на распятие — и потребовавшего, чтобы Его распяли вниз головой, ибо Он считал, что недостоин быть распятым обычно, так, как распят был Христос) „дураком с отвислой губой“, а Блок именно так и написал: „дурак с отвислой губой Симон удит рыбу“. И это — о Петре, красота души которого даже увеличивала эту красоту, — вспомните, как горячо кинулся защищать Христа (ухо отсек), как отрекся трижды от Него и как плакал потом…» (Седых-1962.— С. 232–233).

Памяти Юшкевича ^*

Возрождение. — 1927. — 15 февраля (№ 623). — С. 2.

ЮшкевичСемен Соломонович (1868–1927) — писатель. Скончался 12 февраля 1927 г. в Париже.

«Возвратится персть в землю, яко же бе, и дух возвратится к Богу, иже даде его…» —Экклезиаст (12: 7).

Суета сует ^*

Возрождение. — 1927. — 24 февраля (№ 632). — С. 3.

Записная книжка (о Горьком) ^*

Возрождение. — 1927. — 26 мая (№ 723). — С. 2.

…недавно им опубликованные в «Красной нови» воспоминания о Гарине-Михайловском… — имеется в виду очерк А. М. Горького «Н. Г. Гарин-Михайловский (Воспоминания)», напечатанный в журнале «Красная новь» (1926. — № 4), в начале которого автор пишет:

«Изредка в мире нашем являются люди, которых я назвал бы веселыми праведниками.

Я думаю, что родоначальником их следует признать не Христа, который, по свидетельству евангелий, был все-таки немножко педантом; родоначальник веселых праведников, вероятно, Франциск Ассизский, великий художник любви и жизни, он любил не для того, чтобы поучать любви, а потому, что, обладая совершеннейшим искусством и счастьем восторженной любви, не мог не делиться этим счастьем с людьми» (С. 202).

У Чехова помещик Гаевский говорит своему лакею: — Отойди, братец, от тебя курицей пахнет! — Неточность Бунина. Имеется в виду реплика Гаева, обращенная к Яше, из первого действия «Вишневого сада» («Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет»). Также именовал этого персонажа Бунин в статье «О Чехове» (см. с. 298 наст. изд.).

А в Париж приехал Луначарский… сопутствуемый одной из своих супруг— Луначарский Анатолий Васильевич (1875–1933) — советский государственный и партийный деятель, писатель, критик. Член РСДРП с 1895 г. С 1917 г. — нарком просвещения. См. о Луначарском дневниковую запись Бунина от 4 ноября 1917 г.: «Луначарский — мерзавец» (Бунин-1990.— С. 57), в той же тональности Луначарский оценивается и в «Окаянных днях»: «…от этой гадины Луначарского» (от 17 апреля 1919 г. Бунин-1990.— С. 95). Очевидно, имеется в виду Н. А. Луначарская-Розенель — жена А. В. Луначарского в последние двенадцать лет его жизни; автор книги «Память сердца: Воспоминания» (2-е изд. — М., 1965).

…как околачивался он возле Горького на Капри, среди прочих лодырей и жуликов, из которых состояла тогда известная «коммунистическая школа», руководимая и питаемая Горьким… — Каприйская школа— фракционная партийная школа

в августе-декабре 1909 г. на о. Капри, созданная «отзовистами», «ультиматистами» и «богостроителями», противопоставившими свои взгляды большевикам. Горький и Луначарский являлись в это время глубокими приверженцами идей «богостроительства». См. запись в «Окаянных днях» от 19 апреля 1919 г.: «Каприйские мои приятели, Луначарские и Горькие, блюстители русской культуры и искусства, приходившие в священный гнев при каждом предостережении какой-нибудь „Новой жизни“ со стороны „царских опричников“, что бы вы сделали со мной теперь, захватив меня за этим преступным писанием при вонючем каганце или на том, как я буду воровски засовывать это писание в щели карниза?» (Бунин-1990.— С. 97).

В прошлом году Горький в «Вечерней Красной газете» напечатал статейку по поводу того, что я… — имеется в виду вечерний выпуск «Красной газеты» (см. коммент. на с. 493), где была помещена заметка М. Горького «Из дневника», впервые опубликованная в журнале «Огонек» (1926. — № 31. — С. 6). Приведенный Буниным фрагмент предваряют следующие строки: «И. А. Бунин в Париже публично возопил: „Молю Бога, чтобы он до последнего издыхания моего сохранил во мне святую собачью ненависть к русскому Каину“.

Вопль этот — эпилог рассказа Бунина о собаке нищего, убитого красноармейцами. После убийства собака стала бешено бросаться на всех, одетых в шинели».

Да и что ж ему, в самом деле, горевать, сидя в Сорренто? — уехав из Советской России «на лечение», Горький жил на вилле в Сорренто.

…Маяковский, — тот самый Маяковский, которого еще в гимназии звали Идиот Полифемович, — ржет то в Париже, то в Праге… — см. запись в «Окаянных днях» от 3 марта 1918 г.: «Маяковского звали в гимназии Идиотом Полифемовичем» (Бунин-1990.— С. 84). См. также фрагмент в «Окаянных днях» о последнем посещении Буниным Петербурга (в начале апреля 1917 г.), повторяющийся почти дословно и в «Автобиографических заметках» (Бунин-1990.— С. 202–203): «Ведь шел тогда у нас пир на весь мир, и трезвы-то на пиру были только Ленины и Маяковские.

Одноглазый Полифем, к которому попал Одиссей в своих странствиях, намеревался сожрать Одиссея. Ленин и Маяковский (которого еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем) были оба тоже довольно прожорливы и весьма сильны своим одноглазием. И тот и другой некоторое время казались только площадными шутами. Но недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало несомненно им, Маяковским, Лениным. Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней и как великолепно заткнет рот всем прочим трибунам Ленин с балкона Кшесинской: еще великолепнее, чем сделал это он сам на пиру в честь готовой послать нас к черту Финляндии!» Данную запись предваряет рассказ Бунина о банкете по поводу открытия выставки финских художников и о поведении Маяковского: «Но надо всеми возобладал — „поэт“ Маяковский. Я сидел с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что без всякого приглашения подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов. Галлен глядел на него во все глаза — так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. Маяковский это заметил.

— Вы меня очень ненавидите? — весело спросил он меня.

Я без всякого стеснения ответил, что нет: слишком было бы много чести ему» и т. д. (запись «ночью на 24 апреля» 1919 г.) (Бунин-1990.— С. 113–114). О Маяковском см. Бунин-1990.— С. 65. См. также высказывания Бунина в изложении А. Седых: «Маяковский был „самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства“; „…величайшего холуя русской „поэзии“ Маяковского при всей его холуйской небездарности“» (Седых-1962.— С. 228, 231).