Пугачев
Шрифт:
— Нет ли у стариков чего на пищу?
— Есть. Мы видели у них дыни и букву [33] .
Емельян предложил поехать туда. Творогов и человек 20 других участников заговора с радостью согласились. Случай выпал для них удобный. Пугачев приказал оседлать себе лошадь из тех, что похуже.
— Что вы, — спросил его Творогов, — такую худую лошадь под себя берете? Неравно, как что случится, так было бы на чем бежать.
— Я берегу хорошую впредь для себя.
33
Буква (брюква) —
Он, несмотря на то, что не мог не чувствовать, предвидеть, что его ожидает, все-таки надеялся спастись, ускакать в час опасности от преследователей, карателей, которые обложили его со всех сторон. Именно отсюда исходила, по его убеждению, эта опасность. О том, что «впредь» придется спасаться, причем на хорошей, быстрой лошади, он и говорил откровенно и доверчиво Творогову, председателю своей Военной коллегии, доверял ему как одному из близких людей, соратников. Чувствуется, он не предполагал, не мог подумать, что от Творогова может исходить замысел измены.
Пугачев и его спутники поехали к старцам. Их землянки находились на другом берегу реки. Переехали ее, подошли к землянкам. Старцы охотно дали дыни и буквы, но на всех не хватило. По их разрешению казаки пошли к грядкам. У землянок остались Пугачев и главный заговорщики — Творогов, Чумаков, Федульев, Бурков и Железное. Первым завел речь Чумаков:
— Что, Ваше величество, куда ты думаешь теперь идти?
— О чем ты спрашиваешь? Ведь у нас выдумано, куда ехать: на форпосты. Забрав с них людей, пойду к Гурьеву городку. Тут мы перезимуем. А как лед вскроется, то, севши на суда, поедем за Каспийское море и там поднимем орды.
Как видно, Пугачев, соглашаясь с казаками, все время думал о своем — как бы вырваться на новый простор. Перебирая все возможные варианты (уйти на Кубань или в Запорожье, в Калмыцкую орду или Сибирь, Туркменскую степь или далее в Персию), он снова и снова мечтает о том, чтобы продолжить борьбу, поднять на нее новых людей, степные «орды». Пытается увлечь оставшихся при нем людей, не понимая, что они ускользают из-под его влияния, уже встали на путь предательства, обещает помощь мифических «владельцев» и «князьков». Яицкие казаки, сопровождающие его, по-прежнему величают его «батюшкой», называют «Ваше величество», но повиноваться ему уже не хотят, ведут себя уклончиво. Но в то же время твердо гнут свою линию. Так и сейчас, в ответ на его речи о Гурьеве городке и поездке за Каспийское море, возражают вежливо (пока!), но твердо:
— Нет, батюшка. Воля твоя, а мы не хотим теперь воевать. Пойдем лучше в наш городок.
— Я в Яицкий городок не поеду. Ежели и вы на Яик поедете, так сами пропадете и меня погубите. А не лучше ли ехать назад и пробираться в Москву?
— Нет, государь! Воля твоя, а тому не бывать.
— Полно, не лучше ли, детушки, оставить поездку в городок?
— Нет, нельзя. Нам некуда теперь больше ехать.
Твердый тон казаков, их решимость сделать по-своему, несмотря на доводы Пугачева, наконец-то открыли ему глаза. Продолжая их уговаривать, он то краснел, то бледнел. Они же стояли на своем. Емельян опять принужден был уступить:
— Ну, воля ваша, поедем. Коли нас там примут, то останемся. А коли не примут, так пойдем мимо.
— Как не принять! — сказал Чумаков. — Ваше величество, пора ехать в стан.
Наступал решительный момент. Казаки тоже, вероятно, видели, что Пугачев догадывается об их умысле. Они спешили совершить задуманное — вернуться через реку к лошадям и там связать Пугачева. Так и получилось — Емельян, Чумаков и несколько других переехали первыми. Когда подъехали Творогов и остальные, Чумаков держал под уздцы лошадей — Пугачева и свою. Все окружили Емельяна, когда он хотел садиться на лошадь. Федульев закричал Бурнову:
— Иван! Что задумали, то затевай — сними с него саблю!
Бурнов схватил Пугачева за руки выше локтей.
— Что это… Что вы выдумали?! — Побледневший Пугачев говорил неровно, с перерывами, голос его дрожал. — На кого вы руки поднимаете?!
Казаки в ответ закричали наперебой:
— А вот что! Ты отдай нам свою шашку, ножик и патронницу!
— Мы не хотим тебе больше служить и не хотим больше злодействовать!
— Довольно и так за тебя прогневали бога и матушку милостливую государыню!
— Много пролили мы крови человеческой и лишились сами отцов, матерей, роду и племени!
Пугачев продолжал уговаривать их:
— Ай, ребята, что это вы вздумали надо мною злодействовать?! Ведь вы только меня погубите, а и сами но воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, это отменить? Напрасно вы меня губите.
— Нет! Нет! Не хотим более проливать крови! Мы повезем тебя прямо в городок. Если ты подлинный государь, то тебе нечего бояться. Ты там себя и нас оправишь. А что до нас касается, то воля матушки нашей всемилостивейшей государыни: что изволит, то и сделает с нами. Хотя всем нам головы перерубят, только мы тебя не упустим. Полно уже тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь!
Изменники, в свое время примкнувшие к Пугачеву в надежде, что он, став императором, утвердит их сословные права, год спустя кричат ему в глаза о «матушке», «всемилостивейшей государыне», которая-де вольна с ними сделать все, что захочет. Втайне они, конечно, надеются получить от нее свои тридцать сребреников; поэтому так и стараются не упустить самозваного «государя», чтобы, выдав его палачам, купить себе прощение. Тысячи и тысячи пугачевцев без колебаний отдали жизнь за народное дело. Эти же Иуды думали только об одном — как бы спасти себя. Тех же, кто мог им помешать, например, Кинзю Арсланова и других, оставшихся до конца верными Пугачеву, они постарались загодя оторвать, отодвинуть от него.
Заговорщики с Пугачевым возвращались в свой лагерь. Не доезжая до него, остановились. Пугачева держали на лошади, стерегли его Железнов и Астраханкин, тоже на лошадях. Чумаков отделился от всех и, очевидно, по их поручению, приехал в стан, объявил об аресте «государя» всем, кто там оставался. Они восприняли известие спокойно, как о том свидетельствует разговор Чумакова с Фофановым:
— Мы государя арестовали и хотим везти в Яицкий городок; так ты к нему не приставай.
— Куда другие, туда и я. Куда команда пойдет, туда и я с нею.