Пуговица
Шрифт:
— У тебя такая мощная энергетика, — сказала женщина.
В ресторане мы просидели до самого закрытия. Мне было необычайно тепло. Иногда такое тепло просто необходимо — немножечко тепла и капелька сытости. Это такие простые вещи…
Женщина привела меня в этот роскошный дом — с двумя детьми и дородным мужем.
И вот теперь я мою, чищу, убираю. И слушаю мелодию, доносящуюся из магнитофона…
Это лишь продолжение дороги. И я люблю ее.
Этот дом слишком велик даже для семьи из четырех человек. Как по мне, он просто необъятен. Я убираю три больших холла, четыре спальни и два огромных зала-студии. Это не считая ванных комнат и такой же необъятной кухни, на которой по утрам хозяйничает повар из местного
Атмосфера тут наэлектризована. Девочки 16-ти и 17-ти лет ненавидят отца. Ненавидят, но боятся и перед его приходом стирают со своих лиц макияж. Отца ненавидят, а мать, похоже, презирают. Муж и жена давно надоели друг другу. Такое впечатление, что посреди роскошного зала разлагается труп любви. Поэтому тут так трудно дышится. Но никто этого не чувствует. Каждый занят собой…
Люди, которые не чувствуют любви, рано или поздно превращаются в зомби, в аморфное ничто, они недовольны жизнью, какой бы она ни была.
Утром, когда хозяин заходил в кухню, мне хотелось стать невидимкой. Он не здоровался и никогда не смотрел в мою сторону. Просто заказывал: «Кофе. Без сахара». И заслонялся газетой. Хозяйка выходила лишь после того, как за ним закрывалась дверь и слышался шелест шин за окном. Она тоже пила кофе, смотрела в окно долгим взглядом. А потом, стряхнув с себя дремоту, диктовала мне список дел на сегодня. Их было много. Мне было бы проще и легче выполнять указания, если бы дом этот был теплее…
Наверху, на «антресолях», куда я добираюсь под вечер, еле держась на ногах от усталости, все иначе: мягкий вечерний свет пробивается сквозь скромные ситцевые занавески и от этого комната похожа на баночку с прозрачным медом. В ней хорошо спать. А за окном над моей кроватью (крыша немного скошена, как в мансарде) высится старый дуб. Иногда, ветреными ночами, он бросает в стекло желудь, и я от этого просыпаюсь. И долго не могу заснуть, не понимая, где я…
Мне кажется, что я — на веранде в забытом Богом селе, и сердце мое сжимается от нежности. Я ныряю в ауру запахов, приглушенных ночных звуков, в состояние новорожденности — с легкой необременительной пустотой внутри, пустотой, постепенно заполняющейся новыми ощущениями.
Мысли мои скачут с одного на другое — никак не могу собрать их воедино. Я снова боюсь повторения болезни. Слишком плотным и непроницаемым коконом я себя обернула…
Жизнь всегда казалась мне случайностью. Я и сейчас думаю, что нужно благословлять только один день, который начинается за окном, не задумываться о вчерашнем и завтрашнем! Все, что я выстраивала в своем воображении, рухнуло в один миг — уютный дом, путешествия, море цветов на подоконнике, любовно собранная библиотека, кот и пес, картины на стенах, фильмы, которые хочется смотреть вдвоем, музыка, дождь, снег, новогодние праздники, камин, хрустящие простыни и, конечно же, приятная тяжесть младенца на скрещенных руках… Нелегко осознавать, что всего этого уже НЕ БУДЕТ. Я до сих пор не понимаю, откуда взялась сила принять это — «не будет». Ведь мне приходилось встречаться с людьми (такими, как моя хозяйка, например), которые не могли и не хотели смириться с этим и из года в год ждали перемен. Каких? Да они и сами не могли этого объяснить. В них изначально была заложена схема счастливой, безоблачной жизни, и смириться с тем, что в нее, как в прокрустово ложе, не может уместиться реальность, было выше их понимания. Я же мысленно цитировала слова Мандельштама, с которыми он обратился когда-то к своей жене: «А кто сказал, что ты ДОЛЖНА быть счастливой?!» И правда, кто? И неужели счастье в том, чтобы всю жизнь «прочирикать, как птичка».
В апреле хозяева уехали отдыхать в Грецию. Перед отъездом в доме царило затишье. Как перед грозой. И она надвинулась, как только за хозяевами закрылась дверь.
Девочки тут же повисли на телефонах, созывая друзей. А через час я получила кучу поручений, от которых голова пошла кругом. Откровенно говоря, я даже хотела позвонить их родителям, испугавшись размаха мероприятия. Но потом решила смириться.
В первый же день обретенной свободы девочки не пошли в лицей и на все мои увещевания отвечали дружным смехом, в котором чувствовалось что-то зловещее. И я не ошиблась. Вечером дом кишел народом. Я и раньше догадывалась, что за пределами этого гнездышка девочки вели достаточно бурную жизнь. К началу вечеринки мои юные подопечные превратились в настоящих женщин-вамп (хотя обе были нежными блондинками с довольно невыразительными личиками): глаза густо подведены, губы — кроваво-красные, волосы уложены в какие-то сложные прически.
Я должна была готовить бутерброды, а еще встречать в прихожей гостей. Какие-то незнакомцы, намного старше сестер, сбрасывали мне на руки куртки и плащи, доставали из пакетов бутылки и проходили в зал. Когда их туда набилось уже довольно много и сизый сигаретный дым повис под потолком, раздался еще один звонок в дверь. К этому времени гости уже танцевали, целовались по углам, сидели и лежали на ковре, музыка гремела на весь дом. А я сидела в прихожей под вешалкой, стараясь уследить главным образом за тем, чтобы гости не вынесли что-нибудь из квартиры. Я с ужасом думала, сколько работы мне предстоит после того, как вечеринка закончится. И закончится ли она вообще?
Итак, прозвенел звонок. Я открыла дверь.
Новый посетитель не был похож на остальных. В красивом белом плаще, безупречно выбрит, с равнодушно-ироничным выражением лица. Почему-то я сразу же поняла, что все было затеяно именно ради него. Он был без бутылки.
Он не спешил проходить, наблюдал за тем, как я вешаю его плащ. Я отвыкла от того, что на меня смотрят. Я и сама давно не видела себя в зеркале — была уверена, что там отразится пустота.
— Где-то я тебя уже видел… — сказал гость и бесцеремонно взял меня за подбородок. — Ты в парике?
Я пожала плечами, не понимая, чего он хочет. Отросшие волосы поднимались над головой пушистой копной и действительно напоминали парик. Я кивнула головой, вырвалась. Хорошо, что в прихожую выскочила Вера, за ней — Люси. Они подхватили гостя и повели в комнату. Там сразу же наступила тишина. Гость, очевидно, был человеком значительным. Подозреваю, что было заключено пари: придет или нет? И мои барышни выиграли.
Я решила не ложиться спать, по мере сил контролировать ситуацию, и уселась на кухне так, чтобы мне была видна входная дверь. Ко мне время от времени забегали гости, заказывали бутерброды, требовали пиво, лед, шампанское.
Около полуночи я склонила голову на стол и почти задремала, когда в кухню зашел тот гость. Вид у него уже был довольно растрепанный. Он оглядел кухню.
— Хорошенький домик…
Я не могла поддерживать разговор. Я вообще еще не привыкла разговаривать.
Гость сел напротив и снова вперился в мое лицо пристальным взглядом.
— Где-то я тебя видел.
Мне казалось, что я, как листик, лежу на стекле под окуляром микроскопа — даже почувствовала, как во мне в беспорядочном броуновском движении забегали какие-то молекулы. Он опять взял меня за кончик подбородка и повертел влево, вправо. Я дернулась, сбросила со стола корзину с хлебом. А когда подняла ее с пола, он уже удовлетворенно улыбался, закуривая сигарету:
— Вспомнил! Такие зеленые глаза можно увидеть раз в жизни…
Он курил, выдерживая многозначительную паузу, не сводя с меня холодных глаз.
— Я видел твою фотографию в метро, когда посещал столицу… Вряд ли я ошибся, у меня хорошая память на лица. Тебя разыскивают.
Я не могла, не могла говорить…
— А ты, — продолжал он, — не хочешь, чтобы тебя нашли. Это любопытно…
Я попыталась встать и уйти, но он удержал меня за руку и усадил на место.
— Итак, ты что-то натворила. Что же?..