Шрифт:
1
Голову сдавило, тошнотворный комок поднялся к самому горлу и долго не опускался, хотя, едва проснувшись, он принял спасительную таблетку. Но сегодня она плохо помогала.
С тех пор, как его поселили в этих апартаментах под самой крышей ветхозаветного, чудом уцелевшего среди бетонных коробок деревянного особняка, каждое утро начиналось с пробуждения голубей на чердаке. Нет, это не было, как когда-то в детстве, умильное воркование божьих птах. Полчища клювастых ящеров принимались гудеть, скрипеть и гоготать так, словно над самой его головой начинались каменоломные работы и грохот падающих глыб, осыпающихся булыжников пронизывал острый и длинный, как предсмертный крик, скрип давно не смазанных проржавевших вагонеток. От этого резонирующего в деревянной пустоте грохота и визга начинали дрожать стекла в многочисленных узких окнах. И уже до самого вечера Виктор не мог избавиться от гула в ушах. Все казалось, что он в БТРе, который чуть было, не стал его могилой, и по броне беспрерывно колошматят комья твердой земли, ухают осколки скалы, раздробленной разорвавшимся поблизости фугасом, и с печальным стоном рикошетят, будто сожалея, что не добрались до его черепа.
На войне он разучился говорить нормальным голосом и, вернувшись, первое время чуть ли не кричал, боясь, что его не услышат. Но его и не слушали. Ему досаждали постоянный шорох, посторонние звуки в голове. Такой же стеной, как и его усиливающаяся глухота, но еще более жесткой и непроницаемой отделился от него тот мир, в котором он когда-то надеялся почувствовать себя хозяином.
Виктор слегка приподнялся и, наконец, сел. В голове начинало проясняться. Приняв еще одну таблетку, он удобнее устроился в постели, подложив под спину подушку. Голуби, черт бы их побрал, разлетелись по городу в поисках жратвы. Оставшиеся в гнездах немного утихли, но продолжали ворчать и пронзительно скрипели. Но это было уже терпимо. Лекарство подействовало, и у него поубавилось желания немедленно разодрать эти клекочущие глотки.
Теперь, в новом его положении, каждый день для Виктора Стрельникова начинался с вопроса: «Хочется или не хочется?» Если не хотелось ничего, он мог часами напролет лежать в постели, уставившись в одну точку – без мыслей, без эмоций – пустой, словно бочка из-под солярки на обочине дороги. Он не представлял себе, что после всего пережитого ему предстоит что-то еще более тяжелое и, похоже, вовсе непереносимое. Менялся не только образ жизни и образ мыслей. Все существо его коверкалось, сопротивляясь переделке. «Вот так, наверное, и происходит «ломка» у наркоманов, когда организм изнывает по естественному существованию в гармонии с самим собой и тело разваливается на составляющие части, – думал он. – Надо с этим кончать, а то недолго и полностью раствориться в этом котле бредовых мыслей и ощущений».
С трудом доплетясь до ванны, Виктор включил холодный душ, встал под него и окаменел под тугими струями ледяной воды. Он, наверное, стоял бы так еще долго, если бы за шумом воды не расслышал назойливого дребезжания мобильника. Не вытираясь, Виктор прошлепал в комнату. Звонок раздавался откуда-то из-за кровати. Запустив под нее руку и нашарив, наконец, телефон, он поднес его к уху. Но звонки уже прекратились.
Произошедшие накануне события вспоминались с трудом, преодолевая на своем пути к осознанию путаницу мыслей, обрывки каких-то слов, фрагменты лиц и нагромождение звуков. Он точно знал, что никто не должен был звонить ему в это время. Наверное, что-то произошло или он сам с кем-то договаривался созвониться, а сейчас не может об этом вспомнить. Ленька? Вчера он дал ему свой номер. Значит, должен был и его где-то записать. Вот только где?
Пошарив по карманам, он не обнаружил ничего, кроме служебного удостоверения и нескольких сторублевок. Пистолет тоже был на месте. Он уже собирался повесить кобуру на спинку стула, как вдруг явственно почувствовал запах пороховой гари. Вынув пистолет, он убедился, что тот стоит на предохранителе. На всякий случай отвел затвор. Патрон, почему-то был в патроннике. Вынув обойму, он пересчитал оставшиеся патроны. Их было только шесть. Значит, стрелял. Причем, дважды. Этого еще не хватало! В кого стрелял? Где? Почему? Убил? Ранил?
Сев на кровать и обхватив ладонями мокрую голову, он попытался сосредоточиться, как можно подробнее восстановить события последних дней. Но, чем больше напрягался, тем труднее было это сделать. В памяти возникали картины и эпизоды один другого нелепее.
Виктор прикрыл глаза, и на миг возникшее перед его глазами лицо Вовки Погорелова превратилось в оскаленную, утыканную золотыми зубами пасть на обгоревшем лице бородатого чеченца, все еще сжимающего в костяшках обуглившихся пальцев автомат с обгоревшим прикладом.
Смрад горелого мяса, перемешанный с запахом жженой резины и раскаленного металла – того, что осталось от взорванной «Нивы» – ударил ему в ноздри, и Виктор глухо застонал. Из небытия выплыла самодовольная физиономия Остапчука с широко раскрытыми глазами, в которых отражались, летящие под гору пустые пивные банки и опорожненные водочные бутылки. Они тут же превращались в лица мальчишек, заливавшиеся кровью после каждого выстрела. Откуда-то Виктор знал, что эти мальчишки – солдаты, только что призванные на службу. Он хотел заслонить их собою, отвести направленную на них руку с пистолетом, но почему-то не делал этого. А снайпер с горы все стрелял и стрелял, и на месте упавших появлялись другие мальчишки, такие же беспомощные и жалкие в своей покорности. Вот один из них с продырявленным пулей черепом двинулся навстречу Виктору и превратился в Леонида Портнова. Белесые волосы на его лбу, будто специально кем-то раздвинутые, открывали зияющую рану, извергавшую месиво из крови и мозгового вещества, которое медленно стекало ему на плечо. Лентя что-то говорил, отчаянно шевеля губами, но никто – ни стоящий рядом Востриков, ни Остап, ни Селезень – не мог разобрать ни слова. Стояли, как вкопанные, и безучастно глядели на происходящее. Но вот Генка Селезнев, словно очнувшись, шагнул навстречу Леониду. Он шагал, не чувствуя боли, медленно, с видимым напряжением продвигался вперед, и автомат на плече с расщепленным пулей прикладом слегка покачивалась в такт его шагам.
От всего увиденного Виктора замутило. Он встал с кровати, подошел к окну, открыл сразу обе створки. В помещение ворвалась волна прохладного свежего воздуха. Он вздохнул полной грудью, и слабость отступила. Стоя перед распахнутым окном и стараясь ни о чем не думать, он любовался яркими оранжевыми и желтыми листьями деревьев на фоне бирюзово–синего неба. По парку в сторону Вечного огня двигалась торжественная процессия – молодожены в сопровождении многочисленных друзей и родни. И тут лицо Виктора просветлело. Он вспомнил: все именно так и начиналось. Со свадьбы.
2
С Леонидом встретились около шести вечера около здания районной администрации. Это точно. Портнов, как он и рассчитывал, сам пригласил его в «Дубраву», повел в малый зал. В небольшом, но изящно отделанном холле царил полумрак, свидетельствующий о том, что новых гостей тут не ждут. Дверь слева была плотно закрыта, но оттуда доносились звуки оркестра. Всю правую стену занимал огромный, свисающий с потолка чуть ли не до пола ковер, непонятно зачем здесь оказавшийся и выполняющий неизвестно какую функцию. Леонид открыл дверь слева, и, когда они проходили через большой зал, где в это время широкая свадьба уже вступала в состояние глубокого загула, его окликнул неимоверной толщины усатый господин. Подойдя и по-приятельски приобняв Портнова, он не отпускал его до тех пор, пока тот не согласился принять участие в торжестве. Напрасно Леонид объяснял, что пришел в ресторан не один. Их усадили за один из столиков в стороне от большого общего стола.
Таких столиков, предназначенных, должно быть, для второстепенных гостей, было несколько. За некоторыми из них уже сидели пожилые пары – то ли родители друзей, то ли дальние родственники, которых и не пригласить нельзя, и видеть не хочется. «Ох, уж эта русская свадьба! Наверное, нигде в мире таинство венчания и торжество бракосочетания не умеют превратить в беспощадный запой, в который стремятся втянуть как можно больше народу, – подумал тогда Виктор. – Отбирая по списку тех, кого нужно позвать непременно, родители молодоженов обязательно оказываются перед выбором: или раскошеливаться по самое некуда, или испортить на долгие годы отношения, а то и вовсе расстаться, с теми, кто оказался в числе вычеркнутых».