Шрифт:
Получив заказ, киллер не торопился с его немедленным исполнением. Это для идиотов — без подготовки загвоздить свинцовую «штучку» в черепушку заказному. Или для начинающих. Те любят палить в подъездах или через окна иномарок. Шарахнут очередью, авось и попадут, достанут.
Мясники…
Научились в Чечне шмалять сериями в белый свет, как в копеечку, спрятавшись за бэтээры.
Каратели…
Он и в Грозном работал снайпером. Два человеко-трупа в сутки — норма. Иногда получал странные приказы, но выполнял их безоговорочно. Ведь не он решал, кому выдать пропуск на небеса, к Христу или к Аллаху. Наверное, тогда и научился не думать о тех, кого брал на мушку.
Нет, серьезные мужики не превращают клиентов очередями в решето. Они работают, не оставляя следов, даже самых ничтожных зацепочек. Говорят, хочешь жить — умей вертеться. Э-э, нет. Хочешь долго жить — не вертись, не суетись перед клиентом, стань миражом, вестником из потустороннего мира.
И не думай ни о чем таком, что отвлекает, размягчает. Перед тобою мишень, лоб — «десятка». Или мысленно начерти круг там, где сердце, центр круга — это то, что тебе нужно. А думай о чем-нибудь приятном. О том, к примеру, что скоро сможешь полностью рассчитаться за новую квартиру. Или они решили, что он так и будет всю жизнь маяться по чужим углам? Даже попарившись вдосталь в кровавой чеченской бане?
Он никогда даже в мыслях не называл себя киллером, то бишь наемным убийцей. Исполнитель приговоров — это звучало сурово и пристойно. Всегда были люди, которые имели власть или силу, чтобы судить других людей. И всегда при них были те, кто приговоры исполнял.
Он — исполнитель… В его облике — киллер об этом заботился — не было ничего мрачного или таинственного. Когда шел по улице — высокий, по-спортивному подтянутый молодой человек в модного кроя светлом костюме, модной сорочке со скошенными уголками воротничка, — его голубые глаза излучали доброжелательность, девушки задерживали на нем взгляды, и глаза их при этом кое-что обещали.
У молодого человека было редкое достоинство: не особенно выделяться из толпы, но и не теряться в ней. Никому и в голову не могло прийти, что в его несколько удлиненном кейсе лежит на бархатной подушечке разобранный карабин «Лось». Карабин специально для него переделал из обычного охотничьего народный умелец в Туле — адресок дали очень доверенные и проверенные люди. Умелец приспособил к «Лосю» цейсовский оптический прицел, который для киллера купили по случаю у вдовы одного генерала, распродававшей имущество мужа — героя войны. К киллеру прицел попал через третьи руки — след был обрублен надежно.
Киллер никогда не бросал свое оружие на месте исполнения заказа — он считал это дурным тоном. Настоящему мужчине, профессиональному исполнителю приговоров, не пристало менять оружие, как девушек, — должно же быть у него что-то святое.
Сегодня его «пациентом» была женщина. Что ж, кому-то более сильному, чем она, понадобилось, чтобы её жизнь оборвалась. Это будет третья «юбка» на его счету, две — в Грозном. Он не знал и не хотел знать, кто были те две. Но об этой все-таки пришлось наводить справки, хотя это и противоречило его правилам, ибо он предпочитал иметь дело с мишенями без имен, профессий и прочей шелухи, которой обвешивает человека жизнь.
Ему сделали заказ и в тот же день показали клиентку, когда она выходила из подъезда своего дома.
Зрительная память у него была отличная, снайперская, его глаза сфотографировали женщину и отложили отпечаток в нужный уголок памяти.
…Карабин киллер бережно прислонил к подоконнику. Специально захваченным с собой острым ножичком прорезал отверстие в пленке, затягивающей окно. Прикинул… Отверстие оказалось вполне достаточным и для обзора, и для стрельбы.
Он посмотрел на часы — 19.45. Было совсем светло, в июле дни длинные, безразмерные.
Сейчас из подъезда дома напротив должна выйти женщина. Вот, пожалуй, пора…
Киллер приложил приклад к плечу. Он решил, что будет стрелять в сердце. Да, именно так: в сердце.
Выстрел был как хлопок, словно бы скорлупа ореха треснула под каблуком.
И никто ничего не услышал…
Часть первая
ПРАВИЛА ИГРЫ
Тринадцать: прикосновение к тайне
Анастасия точно помнила дату публикации в газете своей самой первой заметки. Маленькой, плюгавенькой, про то, что у Кремля, в Александровском саду, расцвели первые тюльпаны. И было ей тогда всего-то девятнадцать. Ах, Боже мой, как она гордилась этими строчками, тиснутыми внизу на последней газетной полосе и подписанными: «А. Соболева».
Редактору отдела, в котором она работала корреспондентом, то есть занимала ту маленькую должность, о которой в газете говорили «поди, принеси и выйди вон», Настя притащила бутылку коньяка, самого лучшего по тем временам, пятизвездочного. Редактор благосклонно принял пузырь, скользящим взглядом осмотрел её всю — от беленьких носочков до вроде бы случайно распушенной челки, — покровительственно изрек:
— Правильно начинаешь, Соболева.
Он раздевал её взглядом, и она внутренне сжалась, ожидая, что редактор сейчас даст волю рукам, ведь недаром же в их отделе информации, где работало несколько девушек, шутили, что самый близкий путь на газетную полосу пролегает через диван в редакторском кабинете. Ей повезло, неожиданно без стука вошла специальная корреспондентка отдела Люся Заболотина, официальная «первая леди» отдела. Она уже давно затащила редактора в свою постель и теперь бдительно следила, чтобы никто из этих распущенных девиц, то есть других журналисток, не посягал на её собственность.
— Соболева! — строго сказал редактор отдела. — Хорошо бы вам понять, что как первая ласточка весну, так и первая заметка журналистку не делают.
— Я запомню ваши слова, — скромно ответила Анастасия. — И то, что именно вы напечатали мою первую заметку. И очень надеюсь на вашу помощь… Как старшего товарища, — поспешно добавила она, заметив недобрые искорки в глазах у Заболотиной.
Анастасия поспешно вышла из кабинета — не хватало ещё нажить врага в собственном отделе. В коридоре подошла к окну — бездумно уставилась с высоты восьмого этажа на бурлящую Тверскую. Было смешно и странно смотреть, как далеко внизу бесшумно снуют автомашины, двигаются коробочки-троллейбусы, ползают букашки-люди. Двойные звукопоглощающие стекла отлавливали шумы. Подумала: «А что, если бы редактор все-таки успел дать волю рукам?»
Анастасия зябко передернула плечиками. Она не строила из себя царевну Несмеяну, недотрогу. Просто редактор, с его пухлыми, сластолюбивыми губами, с рано наметившимся брюшком, с темными тенями под глазами, был ей неприятен. Все девочки в отделе сходились на мысли, что он — не лучший экземпляр мужской породы. Впрочем… «Куда бы я делась? — объективно оценила ситуацию Соболева. — Ну, поцеловались бы, пообжимал бы он меня… А больше не успел бы. Да и не посмел…»
Конечно, редактор в отделе — бог. Но чтобы занять такую должность, нужны и ум, и хитрость, и умение выжить среди более сильных, нужно неустанно карабкаться вверх и не уступать ни пяди «своего» жизненного пространства. Страх потерять завоеванное — это сильное чувство. Анастасия надеялась, что редактор особенно руки не распустит. Должен же он помнить, что до работы в его отделе она была референтом заместителя главного редактора. И хотя редакционные сплетницы никаких порочащих слухов о её отношениях с замредом не плели, но чем черт не шутит, когда бог спит. Мнением редактора по ведомству информации даже не поинтересовались, когда направляли Анастасию Соболеву в этот отдел — из кадров принесли приказ, он расписался, что ознакомился с ним. Инспектор-кадровичка Римма сказала: