Пуля для эрцгерцога
Шрифт:
Три-четыре пары закружились вслед за нами. Я был им благодарен.
– Вы русский? – спросила княгиня.
– Да, ваше высочество.
Она улыбнулась и закатила задумчиво глаза. То ли в восторге от сделанного открытия, то ли в попытке что-то вспомнить. Вспомнила и поинтересовалась с искренним участием:
– Пшепрашем вшистко?
Звук неродной, но родственной речи смутил меня. Я знал, что должен понять, о чем меня спрашивают, но не понимал.
– Тепло? Студено? Наистудено?
Она продолжала меня ласково пытать, а я вспыхнул от стыда, словно вопрос касался моего белья или стула.
– Заедно? На здрав?
Тут уж нельзя было отделаться одними красными пятнами на физиономии, я собрал в кулак все свои умственные силы, и пожалуй, что зря. Потому что мой ответ получился никак не иначе, как вот таким:
– Вшистко, студено, на здрав.
Ее высочество чуть не подвернула свою таинственную походку, приходя в тихий экстаз; так бывает, когда внезапно встречаешь в толпе врагов родственную душу. Вальс меж тем великодушно заканчивался. Я в три вращения препроводил Розамунду к консоли, у которой отнял ее пару минут назад, и начал откланиваться.
– Тырново! – торопилась мне что-то сообщить венценосная танцовщица.
– Трнава, – почти резко парировал я, делая шаг прочь. Последним с ее губ слетело «Буг», но я уже был вне пределов досягаемости.
– Она что, ненормальная? – спросил я вернувшегося господина журналиста, стремительно уносясь в сторону выхода.
– Ну, зачем вы так, – урезонил меня ругатель всех и вся, – просто ее высочество думала, что говорит с вами по-славянски. И тем делает вам приятное. Она у нас тут панславистка – на свой особый манер. Вы отличены, поздравляю.
– К дьяволу!
Я быстрым шагом покидал танцевальную залу.
– Может быть, может быть. Но в данном случае на вашем месте я не уносился бы с такой скоростью. Ее высочество решит, что вы делаете это под впечатлением, которое она произвела на вас.
– К черту!
– Если вы твердо решили составить компанию именно этим двум господам, то не могу не отметить – вы следуете правильным путем.
Мне и самому пришло в голову, что я заблудился. Ничего похожего на выход, через который я явился на бал, по дороге мне не попадалось. Все меньше света и все больше пыли. Не слуги, а тени. Назло себе, Ворону, Штабсу я сделал еще несколько поворотов, промчался еще несколькими тусклыми коридорами, и передо мною оказался заброшенный подъезд дворца. Я убегал в сторону, противоположную спасительной. Огромный темный вестибюль со скошенным вдаль и вниз потолком. Дно его не ощущалось моими чувствами. Забит он был отслужившим мебельным веществом. Щепки, обломки, ржавые пружины, тряпки, обглоданные листы фанеры, рваные края мраморных плит. Элементы мебели превращались здесь в элементарное вещество.
Из этого темного зрелища я сделал неожиданный для моих спутников вывод:
– И все же я не понимаю, почему должен стреляться с Вольфом!
Журналист поскреб матерчатую лысину.
– Попытаюсь объяснить несколько издалека. Вот, скажем, все знают, что Цезаря зарезали Брут – простите, капитан, пришлось, так сказать, к слову, – Брут и Кассий. Но почему имя первого стало нарицательным, а второй превратился в нюанс для специалистов?
– Откуда мне знать? Потому что Цезарь не сказал: «И ты, Кассий!»
– Нет, дело не в этом. А в том, что может быть только один. Только один, понятно?! – проникновенно произнес Штабс.
– Великолепно, капитан! Есть дела, в которых возможен только один! Вы мешаете Вольфу.
Я чувствовал, что мне говорят правду, на все вопросы отвечают полностью и максимально точно, но ничего не понимал.
– Но это какая-то чушь! Кто такой этот Вольф?! Откуда он взялся? Вы можете мне это сказать?!
– Лично мне о нем известно очень мало. – Ворон выпятил губы. – Он повсюду следует за мадам. Фигура загадочная, с призрачным прошлым. Знаете что, пойдемте отсюда.
И мы стали подниматься по широкий, застеленной драным ковром лестнице. Я заметил, что деревянная свалка потянулась за нами, как будто мы ее разбудили своим вторжением. Как из первобытного океана, из нее выбирались зародыши вещей. С каждой ступенькой их вид становился все осмысленнее. Наконец стало возможным применять к ним какие-то, для начала уродливые, названия: продавленная кушетка, кривой стул, бюро с вырванной ящичной челюстью, кресло со взорвавшимся сиденьем.