Пуля для карателя
Шрифт:
– Эй, служивый, здесь не штаб 9-й армии? – проворчал он.
– Отвали! – буркнул охранник. – Радуйся, что хоть сюда привезли, а не шлепнули по дороге.
Из крайнего подъезда автоматчики выгнали мужчин в партикулярном платье. Они мялись посреди двора, зябко поводили плечами. Место действия освещал прожектор. Обычные гражданские, не первой свежести, небритые, изнуренные. Их прикладами загоняли в нишу между подъездами. Люди не сопротивлялись, им было все равно. По команде все шестеро встали лицом к стене. Гавкнул офицер, расстрельная команда вскинула карабины. Нестройный залп – и пятеро упали, а шестому пуля не досталась. К нему подошел офицер и выстрелил в затылок из пистолета. Потом произвел еще один выстрел – шевелился кто-то из расстрелянных. Солдаты забросили карабины за спины и удалились за угол. Офицер, упрятав пистолет в кобуру, потащился за ними – досыпать. Из-за угла появилась подвода, запряженная лошадьми. Видимо, с горючим у рейха стало совсем тяжело. Какие-то люди, возможно, те же заключенные,
– Я – сотрудник германской разведки, имею срочное сообщение для полковника Ритхофена и майора Гайдриха. Пусть прибудут за мной или кого-нибудь пришлют. Я больше года находился на задании в русском тылу.
Конвоир что-то буркнул – дескать, не мое собачье дело, и дверь захлопнулась.
Давили стены. Нары узкие, жесткие, из белья – соломенный матрас и облезлая подушка. Узкое окно с массивными прутьями решетки – оно выходило в нишу, залитую кровью, просто замечательно! Благодетели, чтоб вас! Блеклый свет от прожектора озарял булыжные плиты, дальнюю ограду из толстой кирпичной кладки, кусок сторожевой вышки. Охранники, позвякивая амуницией, шатались по двору. Ломакину становилось не по себе. Что за хрень? Или все нормально? Не станут все службы срываться с места, если каждый подозрительный тип будет объявлять себя сотрудником разведки. Им больше нечем заняться, когда все вокруг горит огнем, в Варшаве пылает восстание, в ворота стучится Красная армия, а в рейхе – ни людских, ни материальных резервов, и скоро все обрушится к той самой чертовой матери? К военной разведке у руководства рейха больше нет доверия. После мятежа 20 июля прошло почти полтора месяца. Клаус фон Штауффенберг и прочие заговорщики давно расстреляны. Адмирал Канарис под арестом, и его причастность к заговору тщательно проверяется. Военную разведку перевели под крыло РСХА, и теперь она частично подчиняется руководству Главного управления имперской безопасности, то есть людям с погонами СС… Может, все правильно, и он не пуп земли? Требуется время для выяснения личности, для передачи информации Ритхофену и Гайдриху, о судьбе которых он ничего не знает уже полгода…
Безобразные мысли витали в голове: а если его руководство тоже арестовано в связи с заговором 20 июля? Ведь хватали многих, особо не разбирались. Теперь и его под шумок – какими бы важными сведениями он ни обладал…
Ломакин перестал терзаться, впал в состояние транса. Метаться по камере не было смысла. Его не расстреляли, не бросили к смертникам или другим заключенным, а поместили в относительно сносные индивидуальные условия. Потом извинятся, он стерпит…
И все же ночью было хреново. Спал урывками. В глухой тюремный двор залетали звуки из города. Снова грохотали взрывы, в темном небе отражались отблески пожаров. Пару раз гудели самолеты. Вокруг Варшавы кружили немецкие бомбардировщики и штурмовики. Иногда появлялись самолеты английской авиации, управляемые, как правило, поляками, – сбрасывали восставшим продовольствие, оружие и тут же спешили убраться, пока не подбили. Пользы от этих «посылок» было немного: информация для пилотов запаздывала, груз сбрасывали в места, уже зачищенные от мятежников, и доставался он немцам или их клевретам. Тем самым создавалась видимость, что восставших не бросили, о них заботится польское правительство в изгнании…
Шумели машины – въезжали во двор, выезжали. Несколько раз гремели выстрелы. Перед рассветом Ломакин очнулся от гортанных воплей. В нишу под окном его камеры эсэсовцы загоняли несколько человек. Эти люди не были покорными овцами, как предыдущие, а сопротивлялись, осыпали конвоиров отборными русскими матами. Сыпались затрещины, работали приклады. Человек пять или шесть загнали в нишу. Ломакин из любопытства подошел к окну, быстро выглянул и сразу спрятался. Кто знает этих косоруких – пальнут чуть выше, кого волнует, что там торчит любопытный глаз? Расстрельная команда была наготове и терпеливо ждала офицера, который задерживался. Под стеной стояли несколько человек – видимо, пленные красноармейцы. Пленных в этой летне-осенней кампании было немного, не сравнить с первыми годами войны, но всякое случалось – внезапные контратаки, локальные «котлы», нападения на передовые дозоры. Людям не везло, сопротивлялись до последнего, потом их либо уничтожали, либо брали в плен. Этим тоже не подфартило – не рассчитывали на такой конфуз. Они переминались у стены, сплевывали. Ломакин их не видел, но прекрасно слышал. Кто-то стонал от боли – видимо, душевно припечатали прикладом, кто-то глухо кашлял, потом перестал.
– Вот же, сука, стыдно-то как, мужики… – с отчаянием в голосе пробормотал один красноармеец. – Ну, как так можно, мы уже в Европе – так хотелось до конца войны дожить…
– Не убивайся, Серега, другие доживут, доделают за нас… – вздохнул второй. – Хотя действительно до тошноты обидно… Может, рванем на них, дадим еще кому-нибудь в рыло?
– А я уже дал, – похвастался третий. – Больше не могу, сил нет, парни… Вот, ей-богу, устал чего-то, колени трясутся, мочи не хватит. Да пошли они в задницу, все равно им хана!.. Заорал бы сейчас: мол, за Родину, за Сталина, да что толку, все равно не оценят…
– Скажите, а это больно? – с дрожью вопрошал молодой голос. – Нет, вы не думайте… Я просто боли сильно боюсь…
– Держись, Илюха, все нормально будет… Больно, но быстро, почувствовать не успеешь…
– А ты откуда знаешь, Серега? – спросил второй. – Тебя уже расстреливали?
Ситуация складывалась, мягко говоря, невеселая, но приговоренные к смерти сдавленно усмехались, заставляя удивляться расстрельную команду. Появился офицер, что-то каркнул вороньим горлом. «Прощайте, мужики, больше не увидимся…» «А хрен его знает, Серега, сейчас выясним…» Досмеяться не дали – ухнул нестройный залп. Солдаты беспорядочно перезаряжали, снова стреляли… Ломакин, согнувшись в три погибели, дотащился до нар, забылся беспокойным сном…
Глава четвертая
За ним явились перед рассветом. Заскрежетал замок в стальной двери. Арестанта пулей сдуло с нар, он стоял, покачиваясь, в узком проходе, щурился, тер глаза. Вошел запылившийся штабс-фельдфебель – офицер по поручениям. У него была порвана штанина в районе строчки галифе, и рассеченную бровь украшал отрезок пластыря.
– Хайль Гитлер! – сказал он, с подозрением смерив взглядом арестанта. Тот вытянулся, щелкнул стоптанными каблуками ботинок – что вышло глупо и неуместно. – Вы… «Болотник»? – Офицер сильно коверкал причудливое и явно не немецкое слово.
– Так точно, господин штабс-фельдфебель, – отозвался Ломакин, облегченно выдохнув. – Это мой псевдоним, полученный по окончании могилевской Абверштелле. Я направляюсь из вражеского расположения к полковнику фон Ритхофену, и очень жаль, господин штабс-фельдфебель, что случилась эта досадная проволочка…
Офицер по поручениям выразительно кашлянул, и Ломакин замолчал. Не время выражать претензии, когда вокруг такая свистопляска. Глупый псевдоним, но таким уж нарекли. Отцам-командирам в Абверштелле это показалось веселым. В славянской мифологии – злобный дух, хозяин болота, представлялся двояко: то обросшее жировыми складками грязное безглазое существо, то мохнатый громила с хвостом и длинными руками. Существо предельно неприятное, агрессивное, главное развлечение в жизни – заманивать людей в болото и там топить.
– Следуйте за мной, – распорядился штабс-фельдфебель. – Вас отвезут в район Вторица, улица Пшемыльская, там расположен полевой штаб 608-го полка вермахта. Вас ждут чины из военной разведки – они подтвердили, что вы, скорее всего, именно тот, за кого себя выдаете.
– Уж мне ли это не знать, господин штабс-фельдфебель, – рискнул дерзнуть Ломакин. – Мой непосредственный руководитель – полковник абвера Алекс фон Ритхофен, он полностью в курсе моей легенды и моего задания.
– Да, мы знаем, – не стал спорить порученец и посторонился: – Прошу на выход. Мы понимаем, что вы голодны, вам нужно помыться и отдохнуть. Все это вам предоставят, но, боюсь, прежде придется встретиться с вашим руководством.
Да кто бы возражал! Ходил немытый, и еще походит! Щеголеватый командирский «Хорх» уже стоял у крайнего тюремного подъезда. Когда в сопровождении штабс-фельдфебеля и пары эсэсовцев Ломакин выехал со двора, в хвост пристроилась бронированная «Пума», оснащенная скорострельной пушкой. Район был под контролем рейха. Бульдозеры сгребали мусор с проезжей части, прохаживались патрули. Мелькала форма СС, мышиные мундиры солдат вермахта, простоватые суконные гимнастерки со скрещенными гранатами в петлицах – военнослужащие подразделений коллаборационистов. На перекрестках стояли бронетранспортеры, оборудовались пулеметные гнезда за мешками с песком. Колонна проехала мимо частично уцелевшего сквера, разрушенного католического храма, за которым стыдливо пряталась зенитная батарея. Среди развалин ковырялись гражданские, пугливо косились на людей с оружием. Со стен свешивались красно-черно-белые флаги со свастикой. Над зданиями с высокими черепичными крышами, с башенками-мезонинами, вычурными чердачными окнами висела серая дымка. Падали «осадки» из мелких частичек золы. Проехали крытый рынок с монументальным готическим фасадом – там грудились грузовые машины, солдаты снимали ящики с боеприпасами. В арке за полицейским участком, на углу улиц Пшемыльской и Кржевской, люди с повязками на рукавах кого-то нещадно били, а когда несчастный упал, стали добивать ногами. Из района за промзоной, где раньше располагалось варшавское гетто, поднимались клубы дыма. Сомнительно, что там еще остались евреи, хотя Еврейская боевая организация продолжала действовать в задыхающемся городе – ее боевики возникали из ниоткуда, мстили оккупантам и растворялись в воздухе…