Пуля для штрафника
Шрифт:
Треск очереди раздался в темноте, и неясный свист прошелестел высоко над головами онемевших разведчиков. Широкий поток стремительно уносил их все дальше от вражеского берега. Опять засвистели пули, теперь уже ближе. Фашисты наверняка стреляли на ходу. На берег и реку ложилась почти непроглядная мгла, с каждой секундой затрудняя стрельбу для немцев.
Евменов чувствовал, что для острастки и для наведения шороху хорошо бы жахнуть по фрицам на посошок. Но стрелять в ответ среди сгущающейся темноты было бы самоубийством. Это все равно что скорректировать огонь на самого себя. Сейчас фашисты палили наобум. Но, если бы они засекли, откуда ведется огонь, все на плоту сразу оказались бы на немецком прицеле. И тогда повторилось бы то, что произошло при форсировании реки штрафниками.
— Зайченко… — шепотом окликнул Евменов.
— Да, товарищ Евменов… — с готовностью откликнулся тот. Ненавистный немец совсем не оставил ему места. Зайченко чудом умещался на последнем бревне, и ему все время казалось, что он сейчас сорвется в воду.
— Граната была у фашиста… Ты ее забрал?
— Колотушка, что ли? Так точно, товарищ Евменов… В кармане она у меня… Только я ее достать не могу… В реку сорвусь. Обеими руками держусь за это чертово дерево.
— Эх, Зайченко, горе ты луковое… Слышь, Анзор… Держи его за ремень, чтоб он не нырнул. Давай, скорее…
Солдат через дрожащего в ознобе немца передал Евменову металлический цилиндр, насаженный на длинную деревянную ручку. Евменов, нащупав в темноте, выдернул капроновый шнурок запала. Приподнявшись вверх, насколько позволяла колеблющаяся во все стороны конструкция плота, Евменов с силой, будто одним предплечьем, мастерски метнул гранату в кромешную тьму.
Ослепительное озарение, будто вспышка красного прожектора, с грохотом вспыхнуло метрах в тридцати. Эта вспышка огня словно высветила картинку из адской хроники, где на фоне языков горящего, дымного пламени метались черные, корчившиеся силуэты. Крики с новой силой огласили черноту отдалявшегося берега. Но крики были совсем другие. В этом нестерпимом визге умиравших и раненых бились в агонии боль, страх и ужас…
V
Плот выносило на стремнину. Отто ощутил это скорее подсознательно, слыша, как нарастает в щелях между бревнами неясный, поддонный шум громадных темных потоков. Его шинель и гимнастерка промокли насквозь, и его колотила крупная дрожь. Ледяная вода, плескаясь сквозь щели, казалось, проникала в самую глубь костей, остужала его насквозь. Русские, навалившись всей тяжестью своих тел, придавили его так, что невозможно было пошевелиться.
— Вишь, товарищ Евменов, он у нас заместо тюфяка сойдет… — весело произнес Зайченко, стараясь размять затекшую левую руку
— Тише ты… — приструнил его Евменов. — Видишь, крепеж бревен на соплях держится. Веревки, небось, перебило-то пулями. Давай, Анзор, проверь там, со своей стороны, что с веревками…
Русские стали переговариваться и двигаться. При каждом их шевелении плот начинал ходить ходуном, причем отдельные его части принимались качаться в воде каждая в своем ритме.
— Что там, Анзор? Осторожно, черт… Ну, что там…
— Невесело, товарищ командир, — шепотом откликнулся Байрамов. — Веревка к едреной бабушке порвалась. Руками их держу…
— Ремнями, попробуем ремнями перетянуть.
Отто первым почувствовал, что бревна неумолимо расходятся. Осознание того, что под ним расступается холодная, безъязыкая темнота, всколыхнуло внутри всплеск первородного ужаса. Не выдержав, он закричал.
— Ах ты, гад… — с ненавистью выдохнул Евменов и замахнулся прикладом своего автомата, чтобы прибить фашиста. Это импульсивное движение довершило все дело. Байрамов окоченевшими, мокрыми руками не смог удержать резкий разлет бревен. Все четверо разом ушли под воду. Немец оказался в самом безвыходном положении.
Русские опирались на него, как на еще одно бревно на плоту, и теперь, когда они все оказались в воде, они инстинктивно стали отталкиваться от Хагена, пытаясь вынырнуть на поверхность.
Вынырнув, Евменов, хрипел и кашлял, пытаясь набрать в легкие воздуха. Ему мешал обжигающий студень, набившийся в горло, когда их потянуло вниз. Вот на поверхность, метрах в трех в стороне, с шумом вырвался кто-то. Он в голос, сипло дышал и отфыркивался, барахтаясь и шлепая в тягучей, как смола, непроглядной толще движущейся воды.
Евменов старался выгрести на поверхность, но левая рука запуталась в ремне автомата. И ППШ, и одежда неумолимо тянули вниз. И течение, сила которого точно держала в тисках, неумолимо тащило на дно. Из последних сил Евменов греб правой. Он рычал, бил ладонью по поверхности реки, как будто дрался за свою жизнь с неумолимо громадным змеем.
— Бревно… хватайтесь за бревно…
В последний миг, когда хватка реки, казалось, взяла верх, чья-то рука спасительно подхватила Евменова за загривок телогрейки и потащила наверх.
Совсем близко, в темной воде, он разглядел белое пятно лица. Это был Анзор Байрамов.
— За бревно… Держитесь за бревно…
Намертво обхватив шершавую кору правой рукой, Евменов наконец высвободил запутавшуюся левую.
— Скорее, Зайченко…
Уже вдвоем они стали судорожно грести руками, правя бревно к тонущему солдату. Успели в последний момент. Зайченко тоже уже доходил. Он наглотался воды, и у него почти совсем не осталось сил, чтобы держаться за спасительное бревно.
— А немец?… — вдруг спросил он.
— Забудь… — отплевываясь, произнес Евменов. — Немца сейчас караси да сомы допрашивают.
Шум и суматоху, которые вызвало крушение плота, засекли немцы на берегу. Сразу несколько винтовок и автоматов принялись на звук обстреливать реку. Над водой взвилась ракета, осветив сумрачную гладь темной реки, по которой течение далеко разнесло бревна, только что бывшие одним целым.
— Гребем быстрее, хлопцы… до берега не так далеко-
Сразу несколько очередей заплясали вокруг того бревна, что неумолимо продвигалось наперекор течению в сторону левого берега. Ракета к тому моменту уже погасла, но времени у немцев для того, чтобы наметить сектор стрельбы, было достаточно.