Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)
Шрифт:
— Папа, да выпусти ты его!.. — прозвучал вдруг в кабинете детский голос, и от неожиданности Крученый и Юрец резко обернулись к мальчишке.
— Еще раз встрянешь в разговор, будешь не здесь, а дома сидеть! — грозно рявкнул отец. Юрец задумался.
— А может, выгнать его из тюрьмы, а попугая оставить? — предложил он.
— Да ты охренел! Как из тюрьмы выгнать?!
— Ну, освободить досрочно за примерное поведение… — продолжал Юрец. — А у меня тут побег на тринадцать человек… — добавил он, постучав указательным пальцем по виску. — Думай,
Крученый думал. Думал серьезно и глубоко. Допущенный побег — это действительно конец карьере, а предотвращенный — возможное повышение и уж точно какая-нибудь награда…
— Ну не за поведение, а за плохое здоровье освободи, раз из ЦК писали… — сказал Юрец.
— За плохое здоровье освобождать — в тюрьме никого не останется! — ухмыльнулся начальник.
— Почему? Ты останешься! — сдерзил Юрец. Крученый промолчал.
— Ладно, — наконец ответил он. — Я подумаю. Потом достал лист бумаги и карандаш, придвинул к Юрцу.
— Давай, про побег пиши! — сказал.
— Когда подумаешь, тогда и напишу! — решительно заявил Юрец. — Я ж не писатель, чтоб без повода писать…
— Хрен с тобой, — рассердился Крученый. — Иди пошляйся по тюрьме и через полчасика зайдешь!
Юрец развязной походкой, мурлыкая какую-то мелодию, вышел из кабинета.
* * *
В тот же день в камеру к Марку и Кузьме пришел тюремный врач — седой низенький старичок в заплатанном белом халате.
— Ну здравствуйте, — обратился он к Марку. — Расскажите, на что жалуетесь!
Для Марка этот вопрос прозвучал так неожиданно, что он просто опешил. А потом, испугавшись, что драгоценное время, отпущенное на жалобы, уйдет безвозвратно, уселся на нарах поудобнее и стал жаловаться старичку-врачу на свое здоровье. Рассказал ему все подробно, и про осколочное ранение легкого, и про пять лет с черной повязкой на глазах, и про хромую ногу, ноющую на каждый сырой день.
Старичок кивал и записывал что-то в синюю толстую тетрадь.
— Это все? — спросил он Марка, когда тот закончил.
— Да, — тяжело дыша, ответил артист. — А что, мало?
— Да нет, голубчик вы мой, совсем наоборот! Многовато! — сказал старичок.
— И как вы только живете со всем этим! Ну а птичка ваша не болеет?
— Вроде нет, — ответил Марк. — Начальник тюрьмы сукна обещал, так что я что-нибудь для Кузьмы к зиме сошью…
— Ага, — понимающе кивнул старичок. — Ну ладно, позвольте откланяться!
И тюремный врач как-то излишне вежливо выпятился из камеры, тихонько прихлопнув за собой тяжелую дверь и звякнув задвижкой.
А буквально через полчаса в камеру заглянул Юрец. Глаза у него светились. Он подошел к нарам, улыбаясь открыто и широко. Бросил добрый взгляд на Кузьму. Потом уставился в упор на Марка и сказал:
— Слышь, артист, кажется, тебя на свободу выпустят… по здоровью…
— Что?! — вырвалось у Марка. — Как, когда?! Скоро?
— Да ты не суетись, а то еще помрешь с радости! — попробовал утихомирить Иванова Юрец. — Это, может быть, и не точно… Я так, краем уха слышал, когда мимо кабинета начальника проходил…
— Спасибо, Юрец! Спасибо! — причитал Марк. Руки его дрожали.
Юрец бросил взгляд на стопку книжек, лежавшую на полу под нарами.
— Да, ты, если вправду выпустят, книги не забудь отдать в библиотеку, а то знаешь, многие так иногда радуются, что забывают. Выходят за ворота, а их тут же обратно на три года — за кражу книг…
Марк испуганно глянул на книги. Кивнул.
— Я сейчас… я только надзирателя подожду и…
— Да я пошутил, дурик! — засмеялся Юрец. — Ладно, пока, а то я в гости тут иду, в сорок пятую… Там у Кныша день рождения…
Снова закрылась дверь, и ерзнула язычком в крепкий чугунный паз внешняя задвижка.
Марк собрал книги в аккуратную стопочку, положил их на нары. Потом сел рядом и, потирая руки, стал думать о свободе. О том, как вовремя она приходила. Как раз лето, тепло, птицы поют!
От радостных мыслей внезапно разыгрался у Марка аппетит, и чтобы утолить его, развернул он кусок честно заработанного сала, поднес ко рту и впился в него зубами. Откусил, прожевал и тут заметил на большом куске рядом со следами зубов — полоски крови. Опять кровоточила десна, но это особенно не беспокоило Марка.
Глава 4
На письме от Клары стоял мартовский штемпель. Банов медлил распечатывать конверт. Думал о весне. Смотрел по сторонам.
Кремлевский Мечтатель Эква-Пырись тоже сидел тут, у этого вечного костра. Сидел и беззвучно шевелил губами. Был он сегодня тих и нерадостен — первый раз за месяцы не получил он ни одной бандероли, ни одной посылки.
Весна чувствовалась и на Подкремлевских лугах. Тут и там виднелись проталины. Никогда не замерзавший кружок земли вокруг костра зеленел свежей травою. Банов тяжело вздохнул и вскрыл конверт. Знакомый мелкий почерк заплясал перед глазами, и сразу вздох облегчения вырвался из легких бывшего директора школы. Он еще не начал читать письма, но что-то подсказывало ему: Клара все поняла, и это письмо, хоть и начинается традиционным «Уважаемый Эква-Пырись!», но на самом деле предназначено для него.
«Уважаемый Эква-Пырись! — читал Банов. — Большое спасибо за письмо. Я очень рада, что все у вас хорошо, что вы здоровы и обдумываете новые научные работы. Я много думала о вас и о ваших статьях и ходила в школу в Даевом переулке. Об этом напишу позже и подробнее. Несколько месяцев назад пришлось мне пережить тяжелое время. В квартиру несколько раз приходила милиция и другие люди. Разыскивали моего знакомого директора школы. Сказали, что он скорее всего украл самолет в Тушино и улетел за границу. Сделали обыск, забрали все его книги и бумаги, а потом приходили еще раз, спрашивали — не было ли от него писем или записок. После всего этого получила я еще одну печальную новость из Якутска. Вкладываю эту бумагу в конверт. Думаю, что вы поймете мои чувства.