Пунктирная жизнь невзрачного человека
Шрифт:
1. Предисловие
Начинаю эту книгу во второй раз: когда я в первый раз закончил первую главу, в конце её упомянул о мистических случаях в моей жизни. Сохранив файл, как и положено, отложил работу до завтра. Утром файл не открылся никаким способом, ни сверху, ни снизу, ни сбоку, ни сзади. Одним словом – мистика… Попробую по новой.
Кто-то сказал однажды, что жизнь – это черта между датами. При значительном увеличении черта, проведенная карандашом, состоит из пунктирных черточек, это будет пунктирная линия. Наша жизнь при всей её неотвратимости непрерывного течения – тоже пунктирна. Потому, что имеют значение только те эпизоды нашей жизни, когда мы в полном сознании. Когда спим, мы живем, но реальных событий не происходит. Бывают и другие ситуации, когда мы «выпадаем» из течения сознательной жизни: травмы, тяжелые болезни, банальный перепой. И вообще,
Нельзя забывать и том, что человек – это сплошная физиология, мыслительная деятельность занимает лишь часть нашей общей физиологии, отличая нас (как мы сами считаем) от животных. Большая же часть нашей физиологии равна животной. Я это к тому, что, как говаривали древние: «In sano corporis, sano spiritum». Можно перефразировать это выражение, сказав, что каково тело – таково и сознание обладателя этого тела. А посему, чтобы познать самого себя, надо начинать с осознания собственной физиологичности и собственной физиологии, а потом уже переходить к анализу собственных мыслительных процессов, если, конечно, таковые хочется анализировать. Все прекрасно знают, какой ажиотаж поднимается, когда дитятя начинает делать первые шаги и сносит коленку, или локоть, или набивает шишку на лбу. Суета, успокоительные слова, примочки, – хотя, по собственному опыту должно быть понятно, что это – неизбежная дань взрослению. Сначала малыш с ревом бросается к родителям с любой ссадиной-царапиной, но постепенно привыкает к тому, что эти мелкие болячки быстро проходят, и нередко уже и не говорит родителям, что сегодня ушибся или упал, понимая нетрагедийность произошедшего.
Такое осознание собственного тела, а потом и личности, происходит в течение всей жизни, и каждый эпизод этой жизни всегда приоткрывает нам грань своей личной физиологии. Меня весьма поражают влетающие в кабинет молодые мамаши с девочками 10-12 лет с вытаращенными от ужаса глазами и с придыханием сообщают, что у дочери увеличилась грудь. «Это опухоль», – заявление безапелляционное; приходится смотреть, а самого так и разжигает спросить, помнит ли мамаша себя в этом возрасте, и откуда у нее такой бюст разной степени пышности? Вижу и понимаю, что – нет, не помнит. А ведь практически во всех случаях это проявление нормальной физиологии человека.
У Фернандо Арамбуру в книге «Стрижи» я встретил замечательную (на мой взгляд) цитату: «Я не могу, говорю по секрету, утверждать, что у меня есть тело, но таинственная связь, которая соединяет меня с собственным телом, это исток всех моих возможностей. Чем больше я являюсь своим телом, тем в большей степени реальность оказывается в моем распоряжении. Вещи существуют лишь постольку, поскольку контактируют с моим телом и воспринимаются им» (Габриэль Марсель, 1953).
Вспоминая эпизоды собственного становления, я коснусь лишь определенного куска своей жизни, жизни отдельного человека, не выдающегося, не значимого в общественном смысле, невзрачного человека, коих на свете большинство.
Сразу слышу вопрос: «Да кому это нужно? Всех графоманов не перечитаешь». Могу только ответить, что, прежде всего, это нужно мне самому, чтобы еще раз увидеть себя тогдашнего теперешними глазами. Во-вторых, спасибо , что дает возможность интеллектуально убогим разместить свою писанину в массовое использование. И, в-третьих, кажется, Чехов заметил какому-то начинающему словоплёту, что писать можно все, что угодно, но заставить кого-либо читать писанину, – увы.
Я, например, после чтения двух-трех страниц уже обычно понимаю, могу ли я это читать или же – нет. Ознакомительного фрагмента вполне достаточно, чтобы сказать: «Это не моё».
2. Становление
Никто не может оспорить того факта, что рождение и воспитание формируют человеческую личность. И воспитание даже не в смысле каких-то нотаций, примеров, поучений целенаправленного характера, а как процесс улавливания смысловых элементов из повседневной жизни на пути взросления.
Родился я в «полной» семье по всем законам: мама, отец, старшая сестра уже были до меня. Но вырос в «неполной», чисто женской семье.
Отца я не знал совершенно, ибо в день моего трехлетия, именно в этот день, третьего апреля, был выдан документ о разводе родителей, причем мама вернула девичью фамилию. Этот документ я видел всего лишь однажды, лет в шестнадцать, но, поскольку меня поразило совпадение даты развода и даты рождения, я его запомнил. С тех пор больше этого документа я никогда не видел, видимо, мама уничтожила его. Как и все, что было связано с отцом.
Когда появился сайт, где можно узнать об участниках Великой Отечественной войны, я вычитал об отце несколько строчек информации. Хорошо, что от меня не скрыли хотя бы имени и отчества его. «Из приказа 069\Н от 1.04.1944 по 1203 сп 354 Калиноковичской сд:"Награждаю медалью За Отвагу командира отделения роты автоматчиков – сержанта за то, что в наступательном бою 1 апреля 1944 года в районе деревни Савин Рог Озаричского района Полесской области, ворвавшись в траншею противника со своим отделением, уничтожил 4 немецких солдат и уничтожил Дзот и блиндаж противника. Беспартийный, русский, призван в Красную Армию 7 декабря 1943 года из партизанского отряда 123 бригады». В феврале 1945 года отец совершил еще один боевой подвиг. Из наградного листа: «Краткое изложение боевого подвига: 6-го февраля 1945 г выполняя боевую задачу, поставленную командиром роты, занять на высоте 90.0 два отдельных дома в районе (нрзб) Грауденц Поморского воеводства, в которых засели немцы, при занятии 1-го дома старший сержант со своим отделением открыл автоматный огонь и лично уничтожил 7 немцев, во второй дом кинул гранату – убил 4-х немцев, а 2-х взял в плен. Достоин награждению орденом Слава 3 степени. Командир 1203 стрелкового полка подполковник Павлов. 14 февраля 1945 года». Правда, в этом случае Славу заменили на орден Красной Звезды. Итак, воевал, наверное, неплохо. Ранений и контузий не имел, видимо, особо вперед не лез, но деталей, безусловно, я никогда не узнаю.
Из отрывочных сведений, проскальзывавших в разговорах взрослых, я понял, что отец был семейным тираном, в пьяном состоянии избивавший жену, нередко маме и сестре приходилось ночевать у чужих людей, ибо в подпитии он был совершенный зверь. Допускаю, что мое появление на свет связано с какой-никакой попыткой сохранить семью, но из этого, судя по документу о разводе, ничего хорошего не вышло.
Детская память не оставила мне об отце никаких воспоминаний, насколько я помню, никогда не интересовался им, довольствуясь тем, что выуживал из разговоров взрослых; так, какие-то отрывочные воспоминания. Самым длинным был рассказ мамы о том, что она может вспомнить отца добрым словом только в одном случае. В начале Великой войны мама и отец жили в Барановичах, городе между Брестом и Минском. Отец служил в милиции. И вот, когда началась та война, родители решили бежать на малую родину, отец получил последнюю зарплату, пришел домой и сказал: «Дуся, вот тебе половина, вдруг мы расстрянемся в пути, пусть у тебя будут деньги». И действительно, они расстались, мама одна добиралась до родного села, отца задержали, видимо, как военнообязанного. Во всяком случае, до 1943 года он воевал в партизанском отряде в лесах Белоруссии. А маму тоже хотели призвать, но она была беременна, поэтому фокус не удался, хотя, как говорила мама, очень настаивали. Сестра родилась в ноябре 1941 года. Кстати, об этом я узнал много-много лет спустя совершенно случайно, всю жизнь я поздравлял сестру с днем рождения второго января, но, оказалось, это её записали этим днем в документы.
Из того, как относился ко мне отец, говорит маленький эпизод, который вспоминала моя тетя Поша (её все звали именно так), когда мне было лет шесть: «Приехала я к Дусе в гости, мы пошли в больницу, а тебя оставили с отцом. Возвращаемси, а ты стоишь в кроватке и орешь благим матом, весь мокрый, а он стоит перед тобой, тоже чтой-то орет, а в руках ремень. Дуся к ему, мол, что ты творишь, а он отвечаеть, что учить тебе ремнем. А слезы у тебе вот такие, – и она, показывая ногтевую фалангу своего мизинца, обычно завершала, – я этого до смерти не забуду». Эту историю, почти без вариаций, я слышал раза три и хорошо ее запомнил. Кроме того, с определенного возраста я начал считать, что это «воспитание» не прошло бесследно.
Когда после войны семья воссоединилась, она переехала в тот самый поселок, в котором я родился и живу всю жизнь. Повторюсь, что, скорее всего, мама, рожая меня (а ей было к тому времени 38 лет), рассчитывала, что наступят перемены в лучшую сторону. Этого, как и можно было ожидать, не произошло. Через три года родители развелись, мы остались жить втроем.
Отца я живьем видел всего один раз в жизни, в двенадцать лет, когда он, по слухам, вернувшись из заключения, решил воссоединиться с семьей. Его появление в поселке вызвало выраженное волнение у мамы и сестры. Но сестра уже была замужем, поэтому волнение ее было не таким сильным, как у мамы, которая не забыла ничего из «заботы» своего бывшего мужа.