Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
– Прапорщика надо бы взять!
– крикнул Гуньков Побратимову.
– Зачем? Убитый он!
– крикнул ответно Побратимов.
– Возьмем!
– отозвался, расслышав, Петрачук и тут же приказал Гунькову: - Лезь на крышу!
Петя оглянулся на Якушова - тот лежал неподвижно, ничком, подвернув голову. Больно кольнуло в сердце, но нужно было понять, чего хотел Петрачук.
Гуньков, подтянувшись на руках, вскарабкался на крышу, и под ним затрещала сломанная черепица. Ему протянули его винтовку, и он полез к коньку крыши наискосок, так как крыша была крутая. Сам же Петрачук подобрался
Взводный выпустил всю обойму и, выскочив из-за сарая, крикнул Гунькову:
– Подымай черепицу, где стоишь!
И даже рукой ковырнул несколько раз в воздухе, не надеясь, что тот его расслышит как следует в орудийном гуле, который стал еще гуще: начали отвечать немцам русские батареи.
Гуньков поддел одну черепицу штыком, другую; Петя догадался, что они привязаны проволокой к рейкам, поэтому сковырнуть их сразу не удалось Гунькову, он только сломал их и в то же время не поберегся сам: с чердака загремел выстрел, очень гулкий, и Гуньков присел, раненный в ногу.
Петя почувствовал, что теперь ему, больше некому, надо что-то такое делать, чтобы выбить засевшего на чердаке, если только он там один, и действительно услышал:
– Невредимов! На крышу!
Вслед за этим Петрачук крикнул его дядьке:
– Побратимов, лезь на сарай!
Петя почти ни секунды не думал, как именно влезть ему на крышу, - он видел ведь, как влезал Гуньков, - и бросился как раз к тому же самому месту, приставил к стене винтовку, но подтянуться на руках так ловко, чтобы еще и закинуть на крышу ногу, не смог. Его поддержал подскочивший взводный; он же подал ему и винтовку.
Теперь, когда Петя прилег на крыше, решая, что ему начать, он прежде всего поглядел на Гунькова, и ему стало вдруг радостно: старый сапер держал свою винтовку на прицеле, строго воззрившись в ту самую дыру в крыше, какую сам же и сделал и сквозь которую был ранен. Гуньков поместился так, что вторично раненным быть уже не мог, но засевшего надо было выманить как-то, чтобы он высунул хотя бы кончик своей винтовки.
Петя огляделся, как всякий ищущий около себя камня, и увидел недалеко две половинки черепицы. Дотянуться до них и бросить их одну за другой по направлению к той дыре, которую сторожил Гуньков, было нехитрым делом. Вслед за этим, как и думал Петя, высунулся конец карабина, немец выстрелил, но тут же зачастил выстрелами Гуньков, который бил прямо по черепице.
Осколки этой черепицы долетали до Пети, но в нем появилась уверенность, что немец не может не быть тяжело ранен, если не убит.
И Гуньков и Петя еще смотрели вопросительно друг на друга, когда со стороны сарая, с его крыши, раздался выстрел, и Петрачук крикнул снизу:
–
Петя догадался, что немец, несомненно раненный Гуньковым, думал все-таки выскочить через слуховое окно, высунул из него голову и был пойман на мушку ефрейтором Побратимовым, имевшим медный значок за отличную стрельбу.
– Осмотрите чердак!
– приказал Петрачук.
Петя с одной стороны, Гуньков с другой, там же, где начал раньше, стали сковыривать черепицу, действуя теперь без всякой осмотрительности.
Петя вошел в азарт, он сделал порядочное отверстие в крыше, но только что прилег на левое плечо и приготовился просунуть в это отверстие голову, как почувствовал стук в плечо и сильную боль, а выстрел услышал потом, и он слился в его сознании с какими-то еще выстрелами: это по другому немцу, ранившему Петю, стрелял Гуньков.
На чердаке было только двое немцев. При беглом осмотре дома на чердак заглядывали двое - Побратимов и Гуньков, но ничего там не разглядели. Выглядели тогда небольшую кучку ящиков и только теперь догадались, что за этими ящиками - больше не за чем было - лежали двое немцев.
Гунькова и Петю сняли с крыши, причем помогали Петрачуку и Побратимову саперы, повернувшие назад.
Они принесли донесение: "Впереди немцы".
Кинулись к Якушову, но он был уже мертв.
Петрачук взял его револьвер, бинокль, все, что нашел в его карманах, но тело его приказал внести в дом и положить на диван.
– Шапки долой!
– скомандовал Петрачук, и Петя здоровой правой рукой снял свою фуражку и смотрел в очень побелевшее лицо прапорщика с большой жалостью, когда Гуньков прошептал ему на ухо:
– Снять бы надо.
– На-а-кройсь!
– скомандовал Петрачук.
– Что снять?
– спросил Петя Гунькова, надевая фуражку.
– Бляху эту серебряную, - серьезно сказал Гуньков, державший правую ногу глаголем, и кивнул на грудь Якушова, на которой белел такой же точно значок, как и у Пети.
– Э-э, - поморщился Петя и махнул рукой.
Он шел назад, хотя и не успев перевязаться, все же без посторонней помощи, а Гуньков, опираясь на Побратимова. Впрочем, скоро его пришлось нести на скрещенных руках.
Отступала вся цепь сапер, так что часто менялись те, кто несли Гунькова.
Авангардный же отряд и несколько батальонов главных сил в это время, развернувшись, вели с немцами бой за деревню Курненен, откуда при движении вперед встречали их частым ружейным и пулеметным огнем.
В этот же день перевязанные на ближайшем перевязочном пункте Петя и Гуньков были отправлены дальше, в тыл, в полевой госпиталь, где Пете только из газет удалось узнать, что бой, в котором пришлось ему так несчастливо участвовать, окончился русской победой.
Рана Пети отнесена была к легким, о ране Гунькова сказано было неопределенно: "Смотря как она будет себя вести" - но легкой ее не назвали.
Кроме того, Петя в госпитале узнал, что он напрасно тут же после мобилизации не заявил о своем желании поступить в школу прапорщиков: тогда, дескать, он занимал бы койку не в госпитале, а в казарме при школе и, окончив эту школу, получил бы право на производство в следующие чины наравне с кадровыми офицерами.