Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Вересаев Викентий Викентьевич

8 августа 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 7060 руб. под залог шалей, жемчуга и серебра.

Б. Л. Модзалевский. Архив опеки над детьми и имущ. Пушкина. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIII, с. 98.

По кончине Надежды Осиповны (матери Пушкина) Александр Сергеевич хотел купить (у сонаследников) Михайловское за 40 тысяч, побывав сначала в деревне. Дело было бы кончено, если бы у Ал. Серг-ча случились на то время деньги. Между тем нам надо было ехать в Варшаву, а денег ни гроша, Ал. Серг-ч дает нам тысячу рублей и говорит: «Ступайте

в деревню, там найдете денег, чтобы добраться в Варшаву». Вместе с тем просит меня заглянуть в хозяйство и пишет управителю слушаться моих приказаний. Найдя в Михайловском большие злоупотребления, а пуще всего ни зерна в амбаре, я прогнал управителя, посадил старосту и принялся сам хозяйничать, тем более, что наступило время жатвы и посева (в августе 1836 г.). Обо всем этом я тотчас оповестил Ал. Серг-ча.

Н. И. Павлищев. Записка о сельце Михайловском и моем управлении. – Там же, с. 129.

6-го уехал от нас Ник. Игн. (Шениг). Он заменил Пушкина в сердце Маши (Марии Ивановны, младшей сестры Евпр. Н-вны). Она целые три дня плакала об его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет… Я рада этой перемене: Ник. Игн. никогда не воспользуется этим благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать.

Бар. Е. Н. Вревская – Ал. Н. Вульфу, 10 сент. 1836 г. – Там же, вып. XIX–XX, с. 108.

(1836 г., 1 сент.) (Квартира Пушкина в доме Волконской, у Певческого моста, 2-й Адмиралтейской ч. 1-го квартала под № 7.) Всего от одних ворот до других, нижнего этажа, из одиннадцати комнат состоящего, со службами: кухнею и при ней комнатою в подвальном этаже, взойдя на двор направо: конюшнею на 6 стойлов, сараем, сеновалом, местом в леднике и на чердаке и сухим для вин погребом, сверх того – с двумя комнатами и прачечною, взойдя на двор налево в подвальном этаже во втором проходе, с платою за 4300 р. асс. в год.

Контракт на наем квартиры. – Там же, вып. XIII, с. 95.

В 1836 г., осенью, я как-то ехал с Каменного Острова в коляске с А. С. Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним мне незнакомым господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

– Барков, ex-diplomat, habitue' Воронцовых [197] , – отвечал Пушкин и, заметив, что имя это мне вовсе неизвестно, с видимым удивлением сказал мне: – Вы не знаете стихов однофамильца Баркова и собираетесь вступить в университет? Это курьезно. Барков – это одно из знаменитейших лиц в русской литературе… Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова…

197

Бывший дипломат, завсегдатай (фр.). – Ред.

Вообще в это время Пушкин как будто систематически действовал на мое воображение, чтобы обратить мое внимание на прекрасный пол и убедить меня в важном значении для мужчины способности приковывать внимание женщин. Пушкин поучал меня, что вся задача жизни заключается в этом: все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин. Не довольствуясь поэтическою мыслью, он учил меня,

что в этом деле не следует останавливаться на первом шагу… Он постоянно давал мне наставления об обращении с женщинами.

В то же время Пушкин сильно отговаривал меня от поступления в университет и утверждал, что я в университете ничему научиться не могу. Однажды, соглашаясь с его враждебным взглядом на высшее у нас преподавание наук, я сказал Пушкину, что поступаю в университет исключительно для изучения людей. Пушкин расхохотался и сказал: «В университете людей не изучишь, да едва ли их можно изучить в течение всей жизни. Все, что вы можете приобрести в университете, – это то, что вы свыкнетесь жить с людьми, и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в университет; но едва ли вы в том не раскаетесь!»

С другой стороны, Пушкин постоянно и настойчиво указывал мне на недостаточное мое знакомство с текстами Священного писания и убедительно настаивал на чтении книг Ветхого и Нового завета.

Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими. Пушкин и его друзья, воспитанные во время наполеоновских войн, под влиянием героического разгула представителей этой эпохи, щеголяли воинским удальством и каким-то презрением к требованиям гражданского строя. Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороняемой самобытной жизни.

Из сочинений Пушкина за это время неизгладимое впечатление произвела прочитанная им самим «Капитанская дочка» и ненапечатанный монолог обезумевшего чиновника перед Медным Всадником. Монолог этот, содержащий около тридцати стихов, произвел при чтении потрясающее впечатление, и не верится, чтобы он не сохранился в целости. В бумагах отца моего сохранились многие подлинные стихотворения Пушкина и копии, но монолога не сохранилось, весьма может быть потому, что в монологе слишком энергически звучала ненависть к европейской цивилизации. Мне все кажется, что великолепный монолог таится вследствие каких-либо тенденциозных соображений; ибо трудно допустить, чтобы изо всех людей, слышавших проклятие, никто не попросил Пушкина дать списать эти тридцать–сорок стихов. Я думал об этом и не смел просить, вполне сознавая, что мое юношество не внушает доверия. Я помню впечатление, произведенное на одного из слушателей, Аркадия Осиповича Россети, и мне как будто помнится, он уверял меня, что снимет копию для будущего времени.

Кн. П. П. Вяземский. Соч., с. 545–548.

В сентябре Пушкин приехал в Академию Художеств с женою Натальей Николаевной на нашу сентябрьскую выставку картин. Узнав, что Пушкин на выставке и прошел в Античную галерею, мы, ученики, побежали туда и толпой окружили любимого поэта. Он под руку с женою стоял перед картиной художника Лебедева, даровитого пейзажиста, и долго рассматривал и восхищался ею. Инспектор Академии, Кругов, который его сопровождал, искал всюду Лебедева, чтобы представить Пушкину, но Лебедева не оказалось нигде. Тогда, увидев меня, он взял меня за руку и представил Пушкину, как получившего тогда золотую медаль (я оканчивал в тот год Академию).

Пушкин ласково спросил меня, где мои картины. Я показал их. Как теперь помнится, то были «Облака с Ораниенбаумского берега» и другая – «Группа чухонцев». Узнав, что я – крымский уроженец, Пушкин спросил: «А из какого же города?» Затем он заинтересовался, давно ли я здесь и не болею ли на севере… Помню, в чем была красавица жена. На ней было изящное белое платье, бархатный черный корсаж с переплетенными черными тесемками, а на голове большая палевая соломенная шляпа. На руках у нее были большие белые перчатки. Мы, все ученики, проводили дорогих гостей до подъезда.