Пушкин в жизни

Вересаев Викентий Викентьевич

с языковского дома -- Ист. Вестн., 1889, № 8, в статье того же автора

"Пушкин в Симбирске".

Опять я в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы дал я, чтобы его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей -- гляжу: нет ямщиков -- один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по 6 лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю. Повезли меня обратно -- я заснул -- просыпаюсь утром -- что же? не отъехал я и пяти верст. Гора -- лошади не везут -- около меня человек 20

мужиков. Черт знает, как бог помог -- наконец взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого бы дал я, чтобы быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений.

ПУШКИН -- Н. Н. ПУШКИНОЙ, 14 сент. 1833 г., из Симбирска.

Насилу доехал (до Оренбурга) -- дорога прескучная, погода холодная, завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дня три -- и отправлюсь в деревню через Саратов и Пензу. Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел, -- взялся за гуж, не говори, что недюж; то есть уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит, я и в коляске сочиняю: что же будет в постеле? Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только. Свет-то мой Ипполит! Кстати о хамовом племени; как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить. Все это меня беспокоит -- я мнителен, как отец мой.

ПУШКИН -- Н. Н. ПУШКИНОЙ, 19 сент. 1833 г., из Оренбурга.

*В один из субботних вечеров, когда небольшая семья моего директора Артюхова (директора неплюевско-го оренбургского кадетского корпуса) усаживались за чайный стол, на дворе послышался скрип подрезов дорожного экипажа(1).

– - Генерал Пушкин изволил приехать!
– - прокричал вошедший со двора мальчик, одетый в черкеску из верблюжьего сукна.

Дверь отворилась,, и на пороге показался довольно полный господин в дорожной шубе и укутанный шарфом. Тотчас подбежали его раздевать.

– - Какой-то вихрь, а не мальчишка прокричал мне: "дома барин".

– - Дома, дома, -- подхватил хозяин, -- и просит дорогого гостя в кабинет.
– - Здравствуй, здравствуй!

– - Здравствуй, трегубый (у хозяина с детства верхняя губа делилась надвое).
– - Только дайте ему, -- проговорил "генерал", указывая на своего человека, -- прежде распеленать своего младенца. А то мои бакенбарды останутся на шарфе.

При входе в залу опять посыпались приветы. Гость спросил умыться, но хозяин тотчас же предложил Ал. Серг-чу в баню, а потом чай.

– - Согласен, если только недалеко баня; мне надоела езда, -- отвечал, потирая руки, гость.

– - Так, значит, идем; двадцать шагов по коридору -- и мы будем в теплушке. Распорядись-ка, -- сказал мне К. Д. (Артюхов), -- чтобы там найти нам людей и свечи.

Захватив кучера и мальчика, которые внесли из саней вещи, я велел зажечь лампу, а сам поторопился сбросить с себя курточку и сапоги, чтобы не быть отосланным в комнату, так как я был уже в казенной бане.

За хозяином вошел гость. Кучер и мальчик проворно принялись за раздевание их.

– - Да как, брат К. Д., у тебя славно здесь! Даже андреем пахнет (ambree), -- заметил Александр Сергеевич с улыбкою, почесываясь и поглядывая рассеянно по сторонам: -- очень порядочно, здесь скорее гостиная, нежели баня.

Хозяин, как человек очень полный, кряхтел

и, видимо, радовался первому впечатлению гостя.

– - Очень рад, старый товарищ, что могу служить; да спасибо, что ты не сбился с дороги и не мимо меня проехал. А не раз, я думаю, плутал по этим дорогам. В наших местах теперь дорога ведь страшная, а?

– - Да, я бросил возок и купил сани.

А дорога ваша -- сад для глаз,

Повсюду лес, канавы,

Работы было много, много славы,

Да жаль, проезду нет подчас.

От деревьев, на часах стоящих,

Проезжим мало барыша.

Дорога, скажут, хороша,

Но я скажу: для проходящих! (2)

От этой правды, так верно и скоро выраженной им в стихах, все как бы остолбенели. Хозяин рассмеялся, подал мне карандаш и велел записать на стене. А. С. поправил мои знаки, и на другой день стихи были вделаны в раму под стекло.

Пока Ал. С-ч декламировал, он стоял перед трюмо, правою рукою расправляя кудрявые волосы, а левою прикрываясь, так как был совершенно раздет. На это Артюхов заметил, смеясь:

– - А видел ли ты, Ал. С-ч, свое сейчас сходство с Венерой Медицейской?

Последний взглянул в зеркало, как бы для поверки сходства, и отвечал:

– - Да, правда твоя. Только ты должен вообразить ее степенство, когда она была во второй половине своего интересного положения.

Н. П. ИВАНОВ. Хивинская экспедиция 1839 -- 1840 гг. Рассказы. СПб., 1873, стр. 20 -- 22.

(1)Пушкин был в Оренбурге 18 -- 20 сент. 1833 г., но ни один из этих дней на субботу не приходится. М. Л. Юдин. (Труды Оренб. Учен. Арх. Ком., вып. VI, с. 209). Снега в то время еще не было и ездили на колесах.

(2)Стихотворение кн. П. А. Вяземского "Станция" (1828 г.):

Дороги наши, сад для глаз,

Деревья, с дерном вал, канавы;

Работы много, много славы,

Да жаль: проезда нет подчас.

С деревьев, на часах стоящих,

Проезжим мало барыша,

Дорога, скажешь, хороша -

И вспомнишь стих: для проходящих!

В Оренбурге Пушкину захотелось сходить в баню. Я свел его в прекрасную баню к инженер-капитану Артюхову, добрейшему, умному, веселому и чрезвычайно забавному собеседнику. В предбаннике расписаны были картины охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной предбанник, завел речь об охоте. "Вы охотитесь, стреляете?" -- "Как же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке".
– - "Что же вы стреляете, уток?" -- "Уто-ок-с?" -- спросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадательный взгляд.
– - "Что же? разве вы уток не стреляете?" -"Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи -- ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается... тьфу!" -- "Так что же вы стреляете?" -- "Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, -- а он нюх-нюх направо -- нюх налево, -- и стойку: вытянулся, как на пружине, -- одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился"...
– - "Кто, кто?" -- перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием.
– - "Кто-с? разумеется кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану... А он (продолжал Артюхов, раскинув руки врозь, как на кресте), -- а он только раскинет крылья, головку набок -замрет на воздухе, умирая, как Брут!"