Пушкин

Лотман Юрий Михайлович

«…Одинокий И молчаливый кабинет, От спальни столь далекий.

В разборе поэмы г-на Пушкина сказано было но поводу выражения дикий пламень, что мы скоро станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень <…> если можно сказать: одинокий и молчаливый кабинет, то почему же не написать: сам-друг, сам-третей кабинет: шумливый, бранчливый кабинет?..» («Вестник Европы», 1821, № 4, с. 298; курсив везде О. Сомова).

XXII — Время работы П над серединой седьмой главы (апрель 1828 г., подробнее см. в разделе «Хронология работы Пушкина над романом») совпадало со сложными процессами в творчестве П. В сознании поэта боролись две — в этот период противоположные и не находившие синтеза — тенденции. Первая из них — стремление к историзму, которое толкало П к принятию объективного хода исторических событий в том виде, в каком они даны в реальной

действительности. С этих позиций требования, предъявляемые отдельной личностью к истории, третировались как «романтизм» и «эгоизм». Не лишенные оттенка «примирения с действительностью», такие настроения давали, однако, мощный толчок реалистическому и историческому сознанию и определили целый ряд антиромантических выступлений в творчестве П этих лет (от «Полтавы» и «Стансов» (1826) до заметки о драмах Байрона). Однако пока еще подспудно, в черновиках и глубинах сознания зрела мысль о непреходящей ценности человеческой личности и о необходимости мерить исторический прогресс счастьем и правами отдельного человека. «Герой, будь прежде человек» (1826) (VI, 411). «И нас они <домашние божества. — Ю. Л.> науке первой учат — Чтить самого себя» (1829) (III, 1, 193), «Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран…» (1830) (III, 1, 253) — такова цепь высказываний, которая закономерно приведет к «Медному всаднику» и «Капитанской дочке». На скрещении двух тенденций образ Онегина получал неоднозначное толкование. Очевидно, был момент, когда П собирался полностью оправдать героя. Такой подход требовал показа Онегина в противоречии со средой и веком, что подразумевало введение ряда существенных эпизодов. Видимо, так и планировал автор, когда в конце отдельной публикации шестой главы (1828 г.) поставил: «Конец первой части» — и, переплетя первые шесть глав в единый конволют, приступил к подготовке их издания отдельной книгой (см.: Томашевский Б. Поправки Пушкина к тексту «Евгения Онегина». — Пушкин, Временник, 2, с. 8–11). К этому моменту размышлений П, видимо, относится работа над «Альбомом Онегина», который должен был начинаться после XXII строфы, и над первым вариантом описания онегинской библиотеки. И альбом, и состав библиотеки должны были раскрыть перед Татьяной неожиданный, особенно после убийства Ленского, образ героя как доброго человека, который сам не догадывается о том, что он добр:

И знали ль вы до сей поры Что просто — очень вы добры? (VI, 615).

Одновременно перед ней должна была раскрыться пропасть между Онегиным и окружающим его обществом. (Ср.: Макогоненко Г. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина. М., 1971, с. 174). Вполне вероятно (хронологически это подтверждается), что к этому моменту относились и сюжетные замыслы, которыми П поделился на Кавказе с друзьями летом 1829 г. М. В. Юзефович вспоминал: «…он объяснял нам довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов» (Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 107). Следует отметить, что воспоминания Юзефовича отличаются большой точностью и осведомленностью. Так, он задолго до пушкинистов отверг версию Анненкова о так называемых «стихах Ленского» — произвольной попытке связать с текстом EO некоторые пушкинские элегии (см.: Оксман Ю. Г. Легенда о стихах Ленского. (Из разысканий в области пушкинского печатного текста). — Пушкин и его современники, XXXVII. Л., 1928, с. 42–67). Юзефович говорит о «декабристском» варианте сюжета как об уже отвергнутом к лету 1829 г.

В окончательном тексте седьмой главы победил другой вариант трактовки образа героя — острокритический, разоблачительный, раскрывающий его связь, а не конфликт со средой и эпохой и поверхностный эгоизм.

Тексты альбома Онегина (VI, 614–617) близки к ряду непосредственных высказываний П и имеют лирический характер. Ср.: «…и не спорь с глупцом» — «И не оспоривай глупца» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» III, I, 424); «Цветок полей, листок дубрав…» и далее

Свою печать утратил резвый нрав, Душа час от часу немеет; В ней чувств уж нет. Так легкой лист дубрав В ключах кавказских каменеет (II, 1, 266);

«Мороз и солнце! чудный день…» — «Мороз и солнце; день чудесный» (III, 1, 183).

Отказавшись от включения в роман альбома, П переработал XXII строфу.

Первый вариант:

Хотя мы знаем что Евгений Издавна чтенье разлюбил Однако ж несколько творений С собо<й> в дорогу он возил В сих избранных томах Пожалуй <?> Вам знакомых Весьма не много [Вы б] нашли Юм, Робертсон, Руссо, Мабли Бар<он> д'Ольбах, Вольтер, Гельвеции Лок, Фонтенель, Дидрот, Ламот Гораций, Кикерон, Лукреций (VI, 438).

В дальнейшем характер библиотеки был коренным образом изменен. Второй вариант:

[Хотя] мы знаем что Евгений Издавна чтенья разлюбил Лю<бимых> несколько творений Он по привычке лишь возил Мельмот, Рене, Адольф Констана Да с ним еще два три романа В

которых отразился век [И] современный человек Изображен довольно верно С своей безнравственной душой [Често]любивый и [сухой] Мечтанью преданной безмерно С мятежным сумрачным умом Лиющий <?> хладный яд кругом (VI, 438–439).

5-6 стихи имели варианты:

Творца негодного Жуана <вариант: «глубокого Жуана»> Весь Скот, да два иль три романа (VI, 439).

Первоначальный вариант библиотеки Онегина подчеркивал широту его интересов и резко противоречил характеристике интеллектуального кругозора героя в первой главе. Обращает на себя внимание и то, что библиотека, которую Онегин возил «в дорогу», имела философский и исторический характер. Ю м Дэвид (1711–1776) — англ. философ и историк. Онегин, вероятно, читал его исследование «История Англии от завоевания Юлия Цезаря до революции 1688 г.»; Р о б е р т с о н Вильям (1721–1793) — англ. историк, в библиотеке П имелся французский перевод его труда «История царствования императора Карла V» (1769), который, видимо, он и имел в виду в данном случае, хотя возможно, что Онегин читал французский перевод «Истории Шотландии» Робертсона. Интерес к истории Англии и Шотландии мог быть вызван у него Вальтером Скоттом. Труды Робертсона были широко популярны в декабристских кругах. А. Бестужев опубликовал перевод отрывка «Характеры Марии Стюарт и Елизаветы (из Робертсона)» — «Соревнователь просвещения и благотворения», 1824, ч. 26, с, 222–229. Споры по вопросам, поднятым в основных философско-публицистических трактатах Руссо (см. с. 194), Онегин, как это видно из второй главы, вел еще с Ленским. M а б л и Габpиэль-Бонно (1709–1785) — франц. философ, утопический коммунист, автор полемических сочинений против физиократов. Возможно, именно эта сторона воззрений Мабли заинтересовала Онегина, читавшего Адама Смита (см. первую главу) и пользовавшегося физиократическим термином «простой продукт». Мабли был также автором ряда исторических трудов. Его книгу «Размышление о греческой истории» перевел Радищев (1773); д'О л ь б а х — Гольбах Поль (1723–1789) философ-материалист, автор трактата «Система природы» (1770), П считал его типичным мыслителем XVIII в.

Барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот, Энциклопедии скептической причет (III, I, 219).

В о л ь т е р Франсуа Аруэ(1694–1778) — франц. писатель, драматург, философ и публицист. Был автором ряда исторических трудов. «Историей Карла XII» (1731) Вольтера П пользовался в то же время, когда работал над седьмой главой (в связи с сочинением «Полтавы»). П назвал Вольтера «наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения» (XII, 80). Г е л ь в е ц и й Клод Адриан (1715–1772) — франц. философ-материалист, автор трактатов «О человеке» (1773), «Об уме» (1758) и др. П называл Гельвеция «холодным и сухим» (XII, 31). Л о к к Джон (1632–1704) — англ. философ, один из основоположников сенсуализма. Ф о н т е н е л ь Бернар Бовье (1657–1757) — франц. философ-скептик, автор «Разговоров о множестве миров» (1686), русский перевод которых (А. Кантемира) в XVIII в. был запрещен синодальной цензурой. Д и д p о т (вернее, Дидро) Дени (1713–1784) — франц. философ, руководитель «Энциклопедии». П исключительно точно охарактеризовал эволюцию философских воззрений Дидро в послании «К вельможе»: «То чтитель промысла, то скептик, то безбожник» (III, I, 218). Л а м о т — вероятно, Ламотт Гудар Антуан (1672–1731) — франц. литератор, появление его имени в этом ряду труднообъяснимо. Г о р а ц и й — см. с. 176. К и к е p о н — Цицерон Марк Туллий (106-43 до н. э.) — римск. оратор и политический деятель. У П встречается в EO и написание Цицерон (VIII, 1,4). Приведенная в седьмой главе транскрипция имени, — возможно, указание на чтение Цицерона в подлиннике, а не во французском переводе. Если учесть, что в первой главе автор крайне уничижительно отозвался о латинских знаниях Онегина, то это делается особенно интересным. Л у к р е ц и й Кар (98–55 до н. э.) — римск. философ-материалист и поэт.

Смысл составленного П перечня знаменателен, прежде всего, обширностью, а также ориентацией на философскую, историческую и публицистическую литературу и почти полным отсутствием художественных произведений. Бросается в глаза архаичность состава: в списке нет ни одного писателя XIX в., современника П и Онегина, нет таких естественных, казалось бы, имен, как Б. Констан, Гизо, Прадт (Гизо, Вальтер Скотт, Беранже, а в черновиках Прадт будут даже в дорожной библиотеке графа Нулина). Онегин предстает как любитель скептической и атеистической философии, погруженный в XVIII в. характеристика неожиданная и интересная, особенно если учесть, что в другом варианте П подчеркнул связь героя с XIX столетием.

Следующий вариант библиотеки дал Онегину полное собрание новейших и чисто литературных произведений: поэмы Байрона, «Мельмот-скиталец» (см. с. 213), «Рене» Шатобриана, «Адольф» Б. Констана, «весь Вальтер Скотт» (среди зачеркнутого есть и «Коринна» Ж. Сталь) (VI, 439) — почти исчерпывающий список вершинных явлений европейского романтизма первой четверти XIX в.

В окончательном тексте XXII строфы все перечисление было заменено ссылкой на Байрона («Певец Гяура и Жуана») и обезличенным указанием на «два-три романа, В которых отразился век». Эта последняя характеристика исключала «Мельмота-скитальца» и романы Вальтера Скотта, заставляя полагать, что в кабинете Онегина Татьяна читала «Рене» Шатобриана и «Адольфа» Б. Констана.