Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)
Шрифт:
Наташа говорила без остановки, и было видно - могла сказать еще многое.
– А еще там сказано, что "Калевала" для финна то же самое, что "Илиада" для грека. И еще о культе музыки, о том, как чарует вдали от цивилизации песня слепого барда, поющего руны. А еще о том, что не случайно в тех местах сохранились источники русских былин и финский эпос.
Она вдруг остановилась, потом тихо сказала:
– Я не стану больше читать. Это неправильно! Сегодня надо слушать самого Александра Васильевича. А то через три дня он опять исчезнет, как всегда, куда-нибудь на край света... Тогда и почитаем. Устные рассказы лучше. Не потому,
– Я сейчас, наверное, разочарую тебя, но напомню: ведь я тоже бабочек собираю, и гербарии, и птичьи чучела... Но какая же ты умница, Наташенька! Я, право, не заслуживаю такого внимания.
– Вы меня, Александр Васильевич, никогда не разочаруете. Никогда!
– И Наташа выбежала из комнаты.
Полярные сияния
...Другие песни сложатся,
И будут в них не жалобы...
Поморье, Норвегия, снова Поморье...
"Меня ели всевозможные двукрылые: комары низовьев Волги, Кубанских плавней и Дунайских болот, москиты Нильской дельты, скнипы Иорданской долины - всевозможная мошкара трех частей света, но всего горше и тяжелее мне пришлось в тундрах приполярных стран, где целые тучи комаров, затемняющих свет, наполняют воздух, ни на минуту не давая покоя ничему живому.
От них нет никакого избавления. Они преследуют тучами и человека, и животное, не только жаля снаружи, но и забираясь в глаза, в нос, в уши. Вдохнешь - и десятки комаров уже набились в горло, мигнешь - и опять комар-другой застрянет между веками. Дышать становится трудно, и немудрено, что лесные животные приходят в исступление от нападения комариной рати...
Я поверил тогда рассказам лопарей, что бывают случаи, когда комары заживо заедают человека".
Елисеев продвигался по суше и по воде.
Сначала через Кольский полуостров, а потом Белым морем в Соловки и Архангельск. Это было после его путешествия по Норвегии, которую он не случайно идеализировал, выдвигая некий образец для русского Севера.
"Заедали" в тундре русского помора не только комары, но и купцы, лесопромышленники, кабатчики, чиновники. Пили кровь, разоряли, ввергали в нищету, спаивали водкой. Заметки Елисеева о русском Севере - это рассказы о богатстве природы, о таланте народа; рассказы о том, как гибнут леса и озера, и рыба, и звери, как гибнут таланты - сказочники, строители, мореходы; рассказы о болезнях, голоде, нищете, темноте; рассказы о причинах, которые губят северную Россию. Архангельск, самое северное окно в Европу, хиреет. Он видел ужасный быт поморов. Сплошь и рядом, кроме выловленной рыбы, в селениях нет никакого питания. Болезни, смерть детей - обычное явление. Елисеев наблюдал один смешной и печальный факт их ежедневного быта. Если помор Мурмана желает снестись почтой с Онегой или Архангельском, он отправляется в близлежащее норвежское селение. Оттуда его телеграмма кружным путем через всю Скандинавию и Петербург пойдет на родину.
А между тем "Белое море кишит могучей жизнью. Кроме бесчисленных стай всевозможных рыб тысячи тюленей, белух и нерп обитают в прозрачных зелено-голубых водах. На 5 - 10 сажен в глубину глаз видит массу морских животных, о существовании которых нельзя и подозревать, судя по бедности земной флоры и фауны. С точки зрения географии растений и животных Белое море представляет один из самых любопытных уголков Ледовитого океана".
Семиостровье, Еретики, Ура-губа, Корабельная - все эти так называемые промысловые пункты Елисеев не стал описывать, потому что похожи они один на другой: везде нужда, бескультурье, дикость. Повсюду царят языческие суеверия, наговоры, колдовство. Как врач, Елисеев столкнулся с "оригинальными" способами лечения. Знахарь "лечил" раненых следующим образом: завязывал рану намоченной в крови и высушенной тряпкой, ибо "кровь должна остановить кровь".
В одной деревне бабка велела сложить в горшок неношеную одежонку больного младенца, над горшком малыша обмыла, потом белье поварила, и велено было матери пустить тот горшок в реку и бежать без оглядки домой. Во время варки бабка творила над горшком всякие заклинания. Зубную боль, например, заговаривали с помощью челюсти мертвой собаки. Больной должен был прятать челюсть с присказкой.
Елисеев спрашивал жителей:
– Помогает больным ворожба?
– А кто ж ее знает? Господь милостив, он и бабку, и знахаря может своим орудием избрать. А не даст Бог здоровья, тут уж никто не поможет.
Елисеев подсчитал в двух уездах смертность, она оказалась выше рождаемости. Врачебной помощи не было. Гигиены тоже никакой. Волдырь прокалывали шилом, мазали адской смесью смолы и козьего сала с какими-то еще специями. От змеиного укуса лечили заговоренным куском хлеба. Тут и без наговоров отправишься к праотцам.
Промышленники лес рубят без всякого расчета на восстановление, засоряют озера. Кабатчики держат в кабале народ. Утонувшие, угоревшие - явление здесь вполне обычное.
Вернувшись в Петербург и собираясь сделать доклад в обществе врачей о положении дел на Севере, Елисеев прочел брошюру "Вымирающий город". Ее автор рассказывал о жизни Ростова Великого, об обилии в нем комаров, невероятной грязи, тухлой воде, болезнях, высокой смертности. "В глубокое озеро, наполненное рыбой, они свозили из города нечистоты и мусор и засорили его, наполнив вместо рыбы водяными вшами и паразитами... Озеро они сделали мелким, вырубив на берегу его леса ради своих грошовых расчетов..."
– Вот так-то, - сказал печально Елисеев Гибсону.
– Потомки будут действительно иметь полное право судить своих предков... Я мечтаю мой Север омыть, окультурить, а тут не так уж и далеко от Первопрестольной стоит град великий, на всю Русь звоном знаменит, за всех нас молится своими могучими главами, а не может вымолить себе глотка чистой воды и десяток просвещенных докторов.
– Помнишь, ты рассказывал мне притчу, как пошли бабы от холеры спасать село, да не спасли, грехов на них много оказалось:
И за то на них Господь Бог разгневался
Положил их в напасти великия,
Попустил на них скорби великия
И срамные позоры немерныя...
Злую немерную наготу и босоту,
И бесконечную нищету, и недостатки последние.
– Эту притчу я знаю. Трижды ее на Севере слышал. Сроднились с горюшком. И грехи свои расписали, как есть. И все же верю, что в недалеком будущем не стерпит мужик, скинет с себя кабалу кабатчика, дурманящего его, восстанет против промышленника, грабящего его. И край наш северный обретет вторую, достойную жизнь.