Пусть дерутся другие
Шрифт:
Отвязался от крана лишь когда стало совсем невмоготу, а живот представлялся аквариумом. Сыто отрыгивая, плюхнулся на пол — сил для ходьбы совсем не осталось, все в водопой ушли, оставив на память тяжесть в ногах да неистовое желание расслабиться.
Цокнул языком, прощаясь с уходящим привкусом лекарств. Осмотрелся, позволив себе внимательно изучить карцер.
Койка, табурет, унитаз, рукомойник, стены, я… Из всего увиденного особенно заинтересовали стены. По ним активно стекала влага, образуя на полу массу мелких лужиц, с разной скоростью ползущих к центру пола.
Откуда столько воды? Взгляд скользнул
Поставив тюремщикам «отлично» за садистские выдумки, собрал волю в кулак и с трудом встав, опустил койку. Луше сидеть на ней, чем на мокром полу. Окрика сверху не последовало — стало быть, можно.
Тогда обнаглею, лягу. Тем более, до сих пор всё болит.
Удивительно, но едва я растянулся на плоской, без постельных излишеств, койке — снова уснул, как убитый, наплевав на дискомфорт, сырость и холод. Организм, издёрганный судом, переездами, сопутствующей нервотрёпкой и морально-убийственным приговором уверенно добирал своё, приводя в порядок расшатанную нервную систему единственным доступным способом — покоем.
***
Побудка наступила не менее внезапно, чем недавний сон. Монотонный сигнал зуммера, подкреплённый флегматичной командой: «Подъём. Убрать койку. Приготовиться к приёму пищи», вышвырнул меня в этом мир, напоследок громыхнув завершающим аккордом: «До отбоя использовать спальное место запрещается».
Выполнил распоряжение, переместившись на табурет, однако высидеть на нём смог минут пять — умышленно неудобная конструкция. Задница постоянно норовит съехать, перенося центр тяжести на колени.
Окончательно проснувшись, занялся физкультурой. Поприседал, отжался, радуясь, что буря в голове утихла, вновь долго, с наслаждением, пил воду, припав губами к носику крана.
В карцере заметно потеплело. Лампочки в вышине погасли, им на смену пришло естественное освещение. Задрав голову, я от удивления присвистнул. Потолок отсутствовал, показывая вместо себя небо. Ясное, прозрачное, без единого облачка, перегороженное стальной сеткой.
— Фигасе...
Я угодил в колодец. Высота стен — метров восемь. Снизу они тёмные от сырости, однако, по мере отдаления от пола, постепенно светлеют. У сетки бетон почти белый, с лёгким налётом серого. Там же — сфера наблюдения и невразумительная штука на подвижном кронштейне, упорно ассоциирующаяся с самозарядной турелью.
За дверью послышались шаги. Квадратное окошко, вмонтированное на уровне пупка, приоткрылось, и в карцер упал брикет пищевого концентрата — спрессованная питательная смесь с витаминами и базовыми микроэлементами. Во всяком случае, так написано на упаковке.
Содрал обёртку, попробовал. На вкус — гибрид полигонной пыли и засушенных бобов.
Интересно, а бросание еды на пол — часть наказания или сознательное унижение?
— Упаковка съедобна, — расставил все точки над «i» голос сверху. — Её следует употребить в пищу. Остатки еды надлежит утилизировать в унитаз.
Ага, сейчас, буду я жратву выбрасывать. Мне силы нужны. Но отношение надзирателей к наказанному более-менее прояснилось:
Через час, под нарастающей жарой, сырость начала мутировать в пар, предоставляя мне великолепную возможность познать все прелести карцера. Злое светило стремительно прогревало помещение, подбираясь лучами к самому дну импровизированного колодца.
Лужицы подёрнулись белёсой дымкой испарения, дыхание из-за усиливающейся, почти осязаемой влажности затруднилось, успевшая подсохнуть роба вновь увлажнилась от пота и прилипла к телу.
Недавней прохладой даже не пахло.
Ещё через час я торжественно переименовал карцер в душегубку. Стены нагрелись, создавая эффект добротного хамама, а оранжевая рубаха, из которой я смастерил подобие чалмы и постоянно смачивал её под краном, нагревалась, пока я успевал посчитать до двухсот.
Но самая прелесть началась ближе к обеду, когда лучи соприкоснулись с полом. Всё вокруг залил яркий, отливающий желтизной, свет.
Спасаясь, забился в угол, прикрыв плечи снятыми штанами и подтянув колени к груди для большей компактности. Голову освобождать поостерёгся — ей и так досталось.
Самое отвратительное, струйка воды из крана уменьшилась до размеров нити. Чтобы попить — приходилось долго стоять, подставляя спину небу и дожидаясь, пока наберётся маленький глоток. При этом открытые части тела пекло немилосердно, заставляя делать серьёзный выбор — сгорать под солнцем или ещё немного пострадать от жажды.
Запаниковав, я попытался опустить койку, чтобы спрятаться под ней. Заблокировано. Защёлка, примитивная с виду, не поддалась ни на миллиметр. Хитро... И жарко. Следующей идеей, призванной облегчить день до вечера, стало спустить воду в унитазе и вычерпать оттуда, сколько смогу. Один раз получилось, потом — нет. Сколько ни вслушивался, в бачке царила тишина. И тут отрубили подачу, сволочи.
Струйка в кране задёргалась, превращая тонкую нить в лохмотья, а затем и вовсе пропала...
Вся глубина совершённой ошибки дошла до меня довольно быстро. Из-за бережного отношения к природным ресурсам воду здесь, как и у меня на родине, делят на питьевую и техническую. Питьевая — для приготовления пищи и ванны, техническая — в той или иной форме для промышленности и канализационных систем. Обычно, последняя идёт с примесями химических реактивов, призванных очищать трубы и убивать микробов под ободком унитаза. Её я и налакался. Итог — ноюще скрутило живот, а по горлу заскребло наждаком, вызывая нутряной, сухой кашель.
Снова лоханулся, причём по-взрослому. От жажды последние мозги растерял.
Теперь, с опозданием, вспоминаю матчасть: отравиться технической водой в малых дозах нельзя — за этим следят, да и требования к жидкостям, поступающим в места проживания людей, довольно суровые. В принципе, пить можно, если больше нечего.
На свой страх и риск.
Я рискнул — и проиграл. Теперь настал черёд разгребать последствия.
Осознавая, что натворил, сунул два пальца в рот и долго, до спазмов, обнимался с унитазом, изредка прерывая процесс, чтобы отдышаться.