Пусть победит сильнейший (рассказы)
Шрифт:
Но Уильямс оттолкнул шофера. Приподнялся с земли, обвел всех мутными, невидящими глазами, сделал два шага и снова грузно осел на дорожку.
— Это не доппинг! Это преступление! — крикнул Броунинг, бросаясь к бегуну.
Уильямс, с трудом приоткрыв
— Что с вами? — спросил Броунинг, наклонившись к спортсмену, в то время как его укладывали на носилки.
— Новый препарат!.. — еле шевеля распухшим языком, прошептал Уильямс. — Стрихнин, феномин, и еще какая-то дрянь… Двойная доза…
Врач оторопел. Обслуживая состязания, он уже привык к доппингам и перестал возмущаться многочисленными наркотиками, которые медленно, но верно расшатывают здоровье спортсмена.
Но стрихнин?! Сильнейший яд, которым травят крыс! И притом в лошадиной дозе! Такого еще не встречалось в его врачебной практике. А впрочем… Все понятно: очень слабый раствор этого страшного яда — тысячные доли грамма — иногда применяется для активизации центральной нервной системы. Но здесь гораздо большая доза! В комбинации с феномином это вызывает лихорадочное возбуждение, которое, однако, очень кратковременно. А дальше — неизбежная расплата…
Между тем плавно покачивающиеся носилки медленно продвигались к раздевалке.
— Стойте! — вдруг скомандовал больной.
Он приподнялся, открыл глаза и хрипло сказал:
— Мне лучше. Дойду сам…
К нему тотчас подскочил Хантер, помог встать и обнял бегуна за плечи, поддерживая его.
— В ушах… — виновато, словно оправдываясь, прошептал Уильямс. — Звенит…
Он, качаясь, стоял на месте и вслушивался в разноголосый шум трибун. Репродукторы разносили по стадиону мощный бас диктора:
— …британские спортсмены, поставив новый мировой рекорд, вновь доказали всему миру…
Уильямс горько усмехнулся. Только сейчас он заметил: рука Хантера лежит на его плече. Оттолкнув Красавчика, бегун, неуверенно ступая, двинулся к широко раскрытой двери раздевалки.
Ему опять стало плохо. Но он сжал зубы, стараясь подавить нахлынувшую слабость. Он шел, мечтая быстрее укрыться от толпы в раздевалке, лечь, отдохнуть…
А Броунинг стоял, пораженный ужасом.
Уильямс, как безумный или слепой, тыкался в каменную стену трибуны возле входа в раздевалку и никак не мог втолкнуть свое тело в распахнутую дверь.
Он не понимал, что с ним происходит, и, вместо того чтобы сделать шаг влево, где под трибуной находилась дверь, двигался вправо и еще вправо… И лицо его опять было беспомощным и словно виноватым.
"Потеря ориентировки! — стиснув руки, с ужасом думал врач. — Калека… И, вероятно, навсегда…"