Пусть умирают дураки
Шрифт:
Гроунвельт продолжал:
— Думаю, я знаю способ, как уладить твое дело. Сантадио, должен прямо сказать, вне себя. Но можно сделать так, чтобы он поостыл. И я знаю ход, который ты должен совершить. В Японии находятся три миллиона, из которых миллион баков принадлежит Сантадио. Если ты сможешь переправить их сюда, как ты уже делал однажды, думаю за миллион долларов Джонни Сантадио все тебе простит. Но только одно имей в виду: на этот раз это будет гораздо опаснее.
Сначала Калли удивился, затем насторожился. Первое, что он спросил, было:
— Сантадио будет знать о моей поездке?
Если Гроунвельт ответит утвердительно, то Калли отвергнет предложение. Но Гроунвельт, глядя ему прямо в глаза, ответил:
— Идея моя в том, и я советую это и тебе, чтобы ты никому, ни единой живой душе, не говорил бы об этой поездке. Лети дневным рейсом в Эл-Эй, а оттуда ближайшим рейсом на Японию. Ты будешь в Японии раньше, чем Сантадио доберется до Вегаса, и я скажу ему, что тебя нет в городе. Пока ты в пути все необходимое для передачи тебе денег будет подготовлено. Никаких незнакомых тебе людей не будет, все идет через нашего старого друга Фуммиро.
Как только Калли услышал имя Фуммиро, все его подозрения сразу же рассеялись.
— О’кей, — сказал он. — Я это сделаю. Правда, я собирался в Нью-Йорк, встретиться с Мерлином, и он должен встретить меня в аэропорту. Так что придется позвонить ему.
— Нет, — возразил Гроунвельт. — Ты ведь не знаешь, кто может подслушать ваш разговор, и кому его может передать Мерлин. Я сам позабочусь обо всем. Дам ему знать, чтоб не приезжал встречать тебя. Даже не отменяй заказ на билет. Это может кого-нибудь сбить со следа. Джонни я скажу, что ты полетел в Нью-Йорк. У тебя будет великолепное прикрытие, о’кей?
— О’кей, — ответил Калли.
Гроунвельт пожал его руку и похлопал по плечу.
— Сделай все поскорее, одна нога здесь, другая там, — посоветовал Гроунвельт. — Если у тебя получится, обещаю тебе, что проблем с Джонни Сантадио не будет. Все будет в порядке.
В последний вечер перед отлетом в Японию Калли позвонил двум своим знакомым девушкам. Обе работали проститутками, специализируясь на богачах и нужных людях. Одна из них была замужем за боссом зала в одном из отелей на Стрипе. Звали ее Кристин Лесео.
— Кристин, — сказал он. — Нет ли у тебя настроения помолиться?
— Без проблем, — ответила Кристин. — Какую сумму ты спишешь с меня?
Обычно за молотьбу Калли платил двойную цену, то есть двести долларов. А, ладно, подумал он, я еду в Японию, кто его знает, что может случиться?
— Пять сотен.
На другом конце провода даже задохнулись от удивления.
— О, Боже, — воскликнула Кристин. — Это должно быть нечто. С кем же ты намерен выпустить меня на ринг, с гориллой?
— Не беспокойся, — сказал Калли. — Тебе ведь всегда бывает в кайф, не так ли?
— Когда? — спросила Кристин.
— Давай пораньше. Завтра утром мне надо на самолет. Так придешь?
— Конечно, — сказала Кристин. — Я так понимаю, обедом ты меня не накормишь?
— Нет, — сказал Калли. — Мне еще надо многое успеть сделать. Просто времени не будет.
Положив трубку, Калли открыл ящик стола и достал конверт с листками бумаги. Это были долговые расписки Кристин, общей суммой на три тысячи долларов.
Калли подумал о загадочной женской душе. У Кристин была приятная внешность, ей было лет двадцать восемь. Но ее слабым местом были азартные игры. За два года она умудрилась опуститься на двадцать косых. Работать с Кристин Калли начал после того, как он, встретившись с ней по ее просьбе, получил от нее предложение о том, что отработать эти двадцать тысяч она берется проституцией, встречаясь с нужными и богатыми клиентами. Но встречи ей должен устраивать только Калли, и никто другой, в секрете от всех остальных. Кристин боялась мужа.
Сначала Калли пытался отговорить ее от этого.
— Если мужу станет известно, он убьет тебя, — предупредил Калли.
— Он убьет меня, если узнает о моих маркерах, — возразила Кристин. — Так что, какая разница? Кроме того, ты же знаешь, что я не могу бросить играть, и думаю, сверх моей платы эти ребята иногда поставят за меня.
И Калли согласился. Он дал ей, кроме всего, работу секретарши одного из управляющих Занаду. Она ему нравилась, и по крайней мере раз в неделю она приходила к нему в номер, чтобы переспать с ним. Через какое-то время он предложил ей позаниматься молотьбой, и ей понравилось.
Калли взял одну из расписок на пятьсот долларов и порвал ее. И вдруг, подчиняясь внезапному порыву, он порвал все ее расписки и выбросил в корзину для бумаг. Когда он вернется из Японии, ему придется скрыть их существование кое-какими приписками, но об этом он подумает позже. Кристин — хорошая девчонка. Если с ним что-нибудь случится, он хотел чтобы Кристин оставалась чистой.
Чтобы убить время, он прибрал на столе, а потом спустился в свой жилой номер. Он заказал охлажденного шампанского, а потом позвонил Чарли Браун.
Затем принял душ и залез в пижаму. Пижама у него была очень стильная. Белый шелк с красной окантовкой, а на нагрудном кармашке были вышиты его инициалы.
Сначала пришла Чарли Браун, и он налил ей шампанского. Потом появилась и Кристин. Они сидели за столом и болтали, и, прежде, чем лечь с ними в постель, Калли заставил их допить все шампанское.
Девушки немного стеснялись друг друга, хотя прежде и встречались. Сказав им, чтоб раздевались, Калли скинул с себя пижаму.
Раздевшись, все трое залезли в кровать, и Калли некоторое время просто разговаривал с ними. Подшучивал над ними, иногда целовал их, поигрывал с их грудями. А потом, обнимая их обеих за шею, он заставил их сблизиться. Они знали, что от них ожидалось. И стали нежно целовать друг друга в губы.
Калли приподнял более стройную Чарли Браун, пролез под нее, и женщины оказались в объятиях друг друга. Он почувствовал, как нарастает половое возбуждение.
— Ну, давайте, — сказал он. — Вам будет хорошо. Вы и сами знаете.
Он запустил руку между ног Чарли Браун и оставил ее там, одновременно приблизив лицо к Кристин, и поцеловал ее в губы, а потом прижал женщин друг к другу.
Чтобы начать, им потребовалось некоторое время. Они были очень нежны друг другу, и чуть-чуть смущались. Всегда бывало так. Калли постепенно отодвигался к краю, пока не оказался у них в ногах, и тогда сел.