Пусть умирают дураки
Шрифт:
После кофе Арти ушел. Я поблагодарил его, и он сардонически улыбнулся, но было видно, что он беспокоится обо мне. Я заметил в его лице напряжение. Жизнь начинала утомлять его. Когда он ушел, Валли заставила меня лечь в постель и отдохнуть. Она помогла мне раздеться и легла рядом со мной, тоже раздетая.
Сон мгновенно сморил меня. Я был умиротворен. Прикосновение ее теплого тела, рук, которым я доверял, не предававший меня рот и глаза, и волосы делали сон сладкой святыней, как не могли сделать никакие фармакологические препараты. Проснулся я один. На кухне слышался ее голос и голоса детей, вернувшихся из школы.
Женщины для меня были святыней, используемой, по правде говоря, эгоистически, но позволявшей переносить все невзгоды. Как бы мог я или любой другой мужчина пережить все поражения ежедневной жизни без этой святыни? Господи, я приходил домой ненавидя день, когда вышел на работу, до смерти озабоченный деньгами, которые зарабатываю, уверенный в своем конечном поражении в жизни потому, что никогда не стану преуспевающим писателем. И вся боль проходила потому, что я ужинал с семьей, рассказывал детям сказки, а по ночам уверенно и доверительно занимался любовью со своей женой. И это могло показаться чудом. И, конечно, настоящим чудом было то, что это относилось не только к нам с Валли, но к бесчисленным миллионам мужчин со своими женами и детьми, и на протяжении тысяч лет. Если все это пройдет, что будет удерживать людей вместе? Неважно, что здесь не всегда любовь, а временами даже чистая ненависть.
А потом все так или иначе проходит.
В Вегасе я рассказал все это по частям, иногда за выпивками в холле, иногда за послеполуночным ужином в кафе. А когда я закончил, Калли сказал:
— Мы все еще не знаем, почему ты ушел от жены. — Джордан посмотрел на него с мягким упреком. Он уже все рассказал о себе задолго до меня.
— Я не бросал жену и детей, — сказал я. — Просто взял отпуск. Я пишу ей каждый день. Однажды утром мне захочется домой, и я просто сяду в самолет.
— Просто так? — спросил Джордан. Без иронии. Ему действительно хотелось знать.
Диана говорила редко. Но теперь она похлопала меня по колену и сказала:
— Я тебе верю.
Калли сказал ей:
— Откуда ты свалилась, что веришь этому парню?
— Большинство мужчин — дерьмо, — сказала Диана. — Но Мерлин — нет, во всяком случае, пока что.
— Спасибо, — сказал я.
— Но ты дозреешь, — невозмутимо оказала Диана.
Я не мог сопротивляться желанию спросить:
— А как насчет Джордана? — Я знал, что она влюбилась в Джордана. Калли тоже это знал. Джордан не знал потому, что не хотел знать и не думал об этом. Но теперь он обернулся к Диане с вежливым интересом, как будто интересовался ее мнением. В этот вечер он выглядел действительно ужасно. Кости на его лице начали проступать сквозь кожу болезненно-бледными плоскостями.
— Нет, ты — нет, — сказала она ему.
Калли, такой привлекательный и дружелюбный, последним рассказал свою историю и, как и все мы, утаил самую важную часть, о которой я узнал только годы спустя. Впрочем, он предложил честное описание своей натуры, по крайней мере, так казалось. Мы все знали о какой-то его загадочной связи с отелем и его владельцем Гроунвельтом. Но при этом он на самом деле был дегенерировавшим игроком и жил в бедности. Джордана Калли не развлек, но должен признаться, что он развлек меня. Все необычные или карикатурные типы автоматически интересовали меня. Я не делал нравственных выводов. Я чувствовал себя выше этого и просто слушал.
Калли был поучительным примером, и вдохновляющим. Никто не мог его провести. Он сам всех проводил, и обладал инстинктом выживания. Жажда жизни на базе аморальности и полного пренебрежения этикой. И все же он был необычайно обаятелен, а порой забавен. Он интересовался всеми и мог обращаться с женщинами в несентиментальном, реалистическом духе, а это женщины любят.
Несмотря на постоянную нехватку денег, он мог уложить в постель любую из танцовщиц отеля посредством романтической сладенькой беседы. Если она держалась, он мог разыграть историю с меховой шубой.
Это было отработано. Он вел ее в магазин мехов на Стрипе. Владелец было его другом но девушка об этом не знала. Калли заставлял владельца показать девушке набор мехов и даже разложить по полу шкуры, чтобы они с ней могли выбрать лучшую. После того, как выбор был сделан, скорняк обмерял девушку и сообщал, что шуба будет готова через две недели. Потом Калли выписывал в качестве аванса чек на тысячу долларов и велел владельцу прислать счет. Квитанцию он отдавал девушке.
Тем же вечером Калли угощал девушку обедом, а после обеда давай ей несколько долларов на рулетку и потом вел к себе в номер, где, по его словам, она должна была уступить потому, что в сумочке у нее лежала квитанция. Раз Калли влюблен в нее так безумно, что еще остается делать? Просто меховая шуба не привела бы к этому. Просто любовь Калли не привела бы к этому. Но сложите все вместе, и, как объяснял Калли, это будет беспроигрышный вариант.
Конечно, девушка не получала меховой шубы. После двухнедельной любовной истории Калли затевал потасовку, и следовал разрыв. И, как говорил Калли, ни разу ни одна девушка не отдала ему квитанцию на меховую шубу. Во всех случаях они мчались в магазин мехов и пытались получить аванс и даже шубу. Но владелец, конечно, вежливо сообщал им, что Калли уже забрал аванс и отменил заказ.
У Калли была еще одна уловка для потаскушек из хора. Он выпивал с ними по нескольку вечеров подряд, внимательно выслушивал их жалобы и безгранично сочувствовал. Не позволял себе ни одного движения или намека. Потом, где-то на третий вечер, он вытаскивал стодолларовую банкноту, клал ее в конверт и засовывал конверт во внутренний карман пиджака. Потом говорил: «Послушай, я обычно этим не занимаюсь, но ты мне взаправду нравишься. Давай порезвимся у меня в номере, и я оплачу тебе такси до дома».
Девушка слегка возражала. Ей хотелось такую бумажку. Но ей не хотелось прослыть потаскушкой.
Калли подключал очарование. «Послушай, — говорил он. — Когда ты пойдешь, будет поздно. Почему ты должна платить за такси до дома? Это самая малость, что я могу предложить. И ты мне действительно нравишься. Что тут плохого?» Потом он вытаскивал конверт и давал ей, и она роняла его в сумочку. Он немедленно вел ее в свой номер и пользовал часами прежде, чем отпустить домой. Потом начиналось, как он говорил, самое забавное. Девушка открывала в лифте сумочку, чтобы полюбоваться стодолларовой банкнотой, и обнаруживала десятидолларовую бумажку. Потому что, естественно, у Калли в кармане было два конверта.
Очень часто девушка возвращалась в лифте наверх и начинала стучать Калли в дверь. Он уходил в ванну и включал кран, чтобы заглушить шум, неторопливо брился и ждал ее ухода. Или, если она была более робкой и менее опытной, она звонила ему из холла и объясняла, что, возможно, он ошибся, что в конверте была только десятидолларовая бумажка.
Калли это любил. Он говорил: «Да, правильно. Сколько может стоить такси — два, три доллара? Но я для уверенности дал тебе десять».
Девушка говорила: «Но я видела, как ты клал в конверт сто долларов».