Пустой человек
Шрифт:
Анализ звонков показал, что никто незнакомый перед решительным броском навстречу смерти ему не звонил, он тоже никого не набирал. Вот так – встал и поехал. Кто такой Димка – вообще осталось непонятным, близких друзей с этим именем нет, знакомых опросили.
Нашли достаточно легко, вокруг ничьих следов не было. Сам, всё сам. И на то, что снегом засыпало отпечатки ног неведомого убийцы, надежд не было: одна цепочка следов – от аллеи и до дерева. Далее в вечность, за оградой и без креста.
Михеев зачмокал в трубку, аж слюна брызнула. Харина передёрнуло,
Учитывая, что в местные новости случай со студентом не попал, о какой–то эпидемии – услышал и повторил – речи быть не могло. Про менеджера написали, просочилось, но тоже… без резонанса. А сегодня вот бабка… тьфу ты, старушка. Соблюдём вежливость. Мария Фёдоровна, год рождения, проживала, бла–бла–бла… Кстати, коротала дни в пригороде, отсюда километров двадцать, там ей места не было старческие вены вспороть, надо было сюда переться?
Выходит, что надо. Но зачем?
Первые двое попались под камеры наружного наблюдения. Ничего интересного, поведение обычное, спутников не было. Насчет бабки проверить пока не успели, но Харин был почему–то уверен – и она шла сюда одна. Дурдом, а не дело.
Михеев наконец–то сунул телефон в карман, немного криво ухмыльнулся, но извиняться не стал. Он никогда не извиняется.
– Пойдём, что ли?.. – посмотрев на суровое лицо напарника спросил он. – Ну, жена, да.
– Это я, Витя, понял, что жена. – Харин начал злиться.
В этом состоянии беседы со свидетелями легко перетекали в избиение подозреваемых, но надо сдержаться. Стуканёт народный художник губернатору и – ищи новую работу. А он, Харин, двенадцать лет в органах, больше делать ничего не умеет.
На громкий стук в калитку из всё того же трясущегося под ударами профнастила хозяин отозвался не сразу. Судя по отсутствию лая, собаки у него не было, а сам, наверное, творит в поте лица и зубовном скрежете. Даже не слышит ничего.
– Может, тачку его попинать? На сигнализацию скорее выскочит, – предложил Михеев. Лицо у него было сморщенное, как лимон сжевал. Видимо, жена что–то не то наговорила, несмотря на «чмоки–чмоки» под занавес беседы.
– Стучи, откроет, – буркнул Харин. Идея с машиной была неплоха, но признаваться напарнику не хотелось. Перетопчется.
Развальский наконец–то открыл калитку. Неслышно подошёл со двора, никаких вопросов не задавал, просто очередной пинок Михеева по гремящему железу пришелся в пустоту.
– Полиция, – сообщил Харин, разглядывая скульптора. – Капитан Харин. Можно войти? Мы опрашиваем возможных свидетелей.
– Старший лейтенант Михеев, – тут же хрюкнул напарник.
Развальский поморгал подслеповатыми глазами, пригладил волосы – длинные, с седыми прядями, и уточнил:
– Свидетелей чего, позвольте спросить? Хотя, да! Вы ж полиция, толком ничего не скажете… Вы заходите, заходите!
Развальский глухо, надсадно раскашлялся.
Вид у него соответствовал профессии: крепко за шестьдесят, высокий, хоть и сутулый, худой, с длинными, как
В узорах Харин не разбирался совершенно, а вот словесный портрет и собственное мнение нарисовались сразу. И ясно было, что ничего особенно серьёзного на душе у скульптора нет. Разумеется, выпивает. Чужих жён щупает при случае. Да даже если мужей – не преступление нынче, по обоюдному–то согласию.
А вот затаённой боязни попасться на чём–то в глазах нет. Не ощущается. Боль только заметна: или своя, или кого из близких похоронил недавно.
Харин довольно редко ошибался в своей оценке подозреваемых, чем весьма гордился. А сейчас стало ясно, что впереди примерно час пустого разговора. Хорошо, что в тепле, но других плюсов у беседы явно не будет.
Через полчаса опер убедился в этом раз приблизительно сотый. Да, про смерть студента скульптор слышал от бульдозериста – есть здесь такой, за небольшую плату чистит проезд к мастерской после снегопадов. Нет, конечно, не знаком был с парнем. Про менеджера и бабку даже не знал. Приезжает, работает, уезжает. Знакомством с губернатором в воздухе не тряс, но копия бюста со знакомым всей области одутловатым лицом стояла на видном месте, рядом на стене висел целый набор дипломов и грамот, некоторые ещё с серпастым–молоткастым гербом. Ну да, человек в возрасте, успел прославиться ещё тогда.
В скромной гостиной, словно чудом выпавшей из восьмидесятых – полированная мебель, пузатый телевизор, много потрёпанных книг на полках, продавленные кресла – было изрядно накурено. Михеева Харин бы выгнал на улицу, но курил и сам хозяин, доставая из портсигара самокрутки, так что крыть было нечем.
– А где же, собственно, мастерская, Лев Адольфович? – со скуки уточнил Михеев, туша в массивную керамическую загогулину очередную папиросу. Там, в пепельнице, уже было целое кладбище разнокалиберных окурков, выбрасывал их хозяин, видимо, раз в году.
Куда ему ещё курить, явно же болен, вон как раздирается кашлем.
Уходить операм не хотелось: тепло, тихо, довольно забавный собеседник с постоянными академическими отступлениями в ненужные стороны, но пора. Протокол опроса написан и подписан, ничего полезного. Ноль помноженный на ноль.
– Вам действительно интересно? – засуетился Развальский. Снова закашлялся, потом ткнул в свою помойку самокрутку, вскочил, нервно поправляя так и не снятый фартук. – А пойдёмте, молодые люди, пойдёмте! Я вам всё покажу, тяга к искусству в наше время – редкая черта характера. Можно сказать, уникальная. В следующем поколении уже не будет нас, скульпторов, художников. Всё сожрут компьютеры, помяните моё слово. Вы–то доживёте, вы увидите!..