Пустой дом
Шрифт:
— А сколько вам лет?
— Семнадцать, вот-вот исполнится восемнадцать.
— Вы уже закончили школу?
— Да, прошлым летом.
— А что делаете сейчас?
— Ничего.
— Собираетесь поступать в университет?
То, что он счел ее достаточно умной, польстило Вирджинии.
— Ну что вы, нет…
— Чем же вы планируете заняться?
Лучше бы он не спрашивал…
— Думаю осенью поступить на курсы, буду изучать кулинарию, или стенографию, или машинопись, или что-нибудь такое же ужасное. Правда, мама забрала себе
— Кажется, — сказал Юстас, — это называется лондонским «сезоном».
По его тону было ясно, что он одобряет этот обычай не больше, чем сама Вирджиния.
— Прошу, не надо! У меня от одного слова мурашки бегут по телу.
— Трудно поверить, что в наше время кто-то еще придает этому значение.
— Знаю, это глупо. Но такие люди есть. И моя мать входит в их число. Она уже встречалась с другими такими же мамашами, устраивала для них чай. Она даже выбрала мне кавалера для танца, но я буду изо всех сил стараться ее отговорить. Вы можете представить что-нибудь более ужасное, чем танец дебютанток?
— Нет, не могу, но мне не семнадцать и я не девушка. — Вирджиния состроила ему гримасу. — Если вы так сильно не хотите в этом участвовать, то почему бы вам не проявить характер и не сказать матери, чтобы она нашла лучшее применение деньгам, — например, купила вам билет в Австралию и обратно или что-то в этом роде.
— Я уже говорила. Точнее, пыталась. Но вы не знаете мою мать. Она никогда не слушает, что я ей говорю. Она объявила, что мне необходимознакомиться с правильными людьми, получать приглашения на правильные мероприятия и посещать правильные места.
— Попробуйте перетянуть на свою сторону отца.
— У меня нет отца. По крайней мере, я никогда его не видела; они с мамой развелись, когда я была совсем маленькой.
— Ясно, — произнес он и добавил, хотя и без большого воодушевления:
— Не грустите, вполне вероятно, что вам там понравится.
— Я заранее ненавижу каждую минуту этого «сезона»!
— Почему?
— Потому что на вечеринках я не знаю, куда деваться, не могу вымолвить ни слова в незнакомой компании и не представляю, о чем говорить с молодыми людьми.
— Ну, со мной вы прекрасно разговариваете, — ухмыльнулся Юстас.
— Вы совсем другой.
— Как это?
— Вы взрослый. То есть немолодой.
Юстас рассмеялся, и Вирджиния ощутила неловкость.
— Я хочу сказать, вас нельзя назвать молодым человеком, вам же не двадцать один или двадцать два…
Он все еще смеялся. Она нахмурилась.
— А сколько вамлет?
— Двадцать восемь, — сказал он ей. — Должно исполниться двадцать девять.
— Здорово. Хотелось бы мне быть двадцативосьмилетней.
— Тогда, — сказал Юстас, — вас бы здесь не было.
Внезапно похолодало, стало темнеть. Вирджиния начала зябнуть, взглянула на
— Вот и все, — сказал Юстас. — Хорошей погоде конец. К вечеру пойдет дождь.
Он посмотрел на часы.
— Уже почти четыре, пора отправляться домой. Как вы будете добираться?
— Думаю, пешком.
— Я могу вас подвезти.
— Вы на машине?
— У меня «лендровер», припаркован возле церкви.
— Вам не придется делать крюк?
— Нет, я проеду к Лэнион через пустошь.
— Ну, если вы уверены…
Всю дорогу до Уил-хауса Вирджиния молчала. Однако это было естественное, ненатужное молчание, комфортное, как разношенные туфли, не имевшее ничего общего с застенчивостью или отсутствием тем для разговора. Она уже и не помнила, когда чувствовала себя так легко в компании другого человека, — и уж, конечно, никогда не бывало с ней такого в обществе мужчины, тем более почти незнакомого. «Лендровер» был старый, с протертыми запыленными сиденьями. На полу в кабине валялись клочья соломы и витал легкий запах навоза, но Вирджинию это нисколько не оттолкнуло, ибо напомнило о Пенфолде. Она поняла, как сильно ей хотелось туда вернуться. Увидеть при дневном свете ферму и поля, посмотреть на коров. Вирджиния хотела, чтобы ей показали окрестности, провели по дому и пригласили выпить чаю в той чудесной кухне. Чтобы ее приняли как свою.
Они проехали через город и взобрались на холм: на месте величественных особняков, некогда занимавших его склоны, теперь стояли отели со стеклянными фасадами, а старые сады сравняли бульдозерами и устроили на их месте стоянки для машин. К каждому отелю примыкала оранжерея, у дверей росли пальмы, уныло вырисовываясь на фоне серого неба, а на клумбах, разбитых по указанию городских властей, ровными рядами были высажены нарциссы.
Высоко над морем дорога пошла ровнее. Юстас прибавил скорость и сказал:
— Когда вы возвращаетесь в Лондон?
— Не знаю. Наверное, через неделю.
— Хотите еще раз побывать в Пенфолде?
Уже второй раз за день Юстас угадывал ее самое сокровенное желание. Она подумала, уж не ясновидящий ли он.
— Да, с огромным удовольствием.
— Моя мама к вам очень прониклась. Нечасто она видит новые лица. Она будет рада, если вы придете к нам выпить чаю.
— Я обязательно приду.
— Только как вам добраться до Лэнион? — спросил Юстас, внимательно глядя на дорогу.
— Я одолжу у Элис ее машину. Уверена, она разрешит мне ее взять. Я буду ехать очень осторожно.
— А вы умеете водить?
— Конечно. Иначе зачем мне брать машину?
Она улыбнулась. Не потому, что пыталась пошутить — просто внезапно ей стало очень легко на душе.
— Вот что я вам скажу, — произнес Юстас в своей обычной неспешной манере. — Я поговорю с мамой, спрошу, в какой день ей удобнее будет вас принять, и позвоню вам по телефону. Хорошо?