Путь Абая. Том 1
Шрифт:
— Хорошо!.. Вот это слова!
— Жемчужины!
— Святые слова! — наперебой расхваливали песню Алшинбай, Каратай и переводчик. Песня, так быстро и метко сложенная, слова, призывающие к миру, к сближению враждующих, увлекли Абая. Ему захотелось слушать дальше. Он взял стул, стоявший а углу, и сел поближе, но пение не возобновлялось. Сидевшие в комнате перешли к деловой беседе.
Теперь Абаю удалось хорошо вглядеться в Божея. На его лице не было и тени гнева. Но ни благодушие, ни умиротворенность не озаряли его, — на нем отражалось одно лишь холодное, спокойное, сдержанное выжидание.
Абай
Алшинбай и Баймурын перевели разговор на дело. Большеносый Баймурын, светловолосый, огромного роста, привел Божея для примирения с Кунанбаем. Сейчас разговаривали только двое: он и Алшинбай. Для себя им ничего не нужно, они говорили ради Кунанбая и Божея, ради их общего дела.
Абай отвернулся, — песен больше ожидать не приходилось, а разговор его не интересовал. В эту минуту Каратай вышел в прихожую и подозвал Изгутты и Майбасара.
— Примирение состоялось, — сообщил он. — Помирились! Алшекен и Баймурын вели переговоры по доверию сторон. Они договорились за обоих — за мирзу и Божея.
— На чем же кончили? Что решили? — спросил Майбасар, придвигаясь ближе.
— Решение необыкновенное, — ответил Каратай. — Они говорят: «Если бы вы были из разных племен, мы посоветовали бы вам породниться. Но вы — сородичи, близкие по крови. Укрепите же вашу близость, — передайте один другому своего ребенка. Пусть Божей возьмет у Кунанбая дитя и воспитает его у себя. Пусть через этого ребенка примирятся ваши души».
— Так и решили?
— Какой же это ребенок? Родное дитя Кунанбая? — забросали Каратая вопросами Майбасар и Жакип.
— Ну да, я же говорил: Божей должен усыновить родное дитя Кунанбая, — сказал Каратай и торопливо вернулся к гостям.
Абай был поражен таким решением. Он и удивился и ужаснулся.
«Который? Кто будет отдан? Оспан? Смагул?» — задавал он себе вопрос: ему казалось, что речь шла о мальчике. Неужели один из них должен лишиться материнской ласки и уйти к чужим? Самая мысль об этом казалась ему невыносимой: как будто смерть отнимала у него одного из братьев, ни в чем не повинного, беззаботного ребенка, взлелеянного родной матерью.
Через три недели Кунанбай собрался в обратный путь.
— Если бог благословит, завтра отправляемся. Приготовьте все, что нужно в дорогу, чтобы никаких задержек не было. Выезжаем на рассвете, — предупредил он Карабаса и Жумагула.
Как только весть об отъезде облетела всех тобыктинцев, в доме Кунанбая и у Жакипа и Майбасара началась суета сборов.
Возвращению в родные места радовались и старики и молодые жигиты, но Абай, казалось, больше всех соскучился по родному аулу. За последнее время он не раз видел во сне своих матерей и аул Жидебай. Сборы в путь повсюду проходили со смехом и шутками.
— Едем домой!.. Возвращаемся!.. — уже дней пять ходили повсюду слухи. Поэтому кони и седла у всех были приготовлены.
Но от долгой стоянки на откорме кони слишком разжирели. Таких лошадей нужно с недельку погонять, подержать на выстойке и подготовить к зимнему пути. Абаю под верх предназначался Аймандай — буланый конь с черными, блестящими гривой и хвостом, отличавшийся ровным, плавным
Буланый стоял на конюшне вместе с лошадьми старших. Как только Абай услышал о возвращении, он тотчас же пришел на конюшню, чтобы осмотреть Аймандая. Тот стоял на привязи, нетерпеливо поматывая головой. Лысина на его лбу блестела, как полная луна. Абай давно уже не ездил на нем, последнее время ему не приходилось даже заглядывать на конюшню, и он соскучился по Акмандаю. Он вытер пучком сена спину и гриву коня, покрытые утренним инеем. Затем, совсем как взрослый, пощупал его загривок. Длинные худые пальцы Абая с трудом обхватили его, — буланый тоже разжирел. Абай отошел в сторону и посмотрел на него сбоку: спина у коня стала круглой.
Абай опять подошел к лошади и обнял ее за шею. «Почему завтра? — подумал он. — Поехали бы сегодня, сейчас же…»
Аймандая оседлали, сверху поудобнее разостлали бархатный наседельник, и Абай, крепко стянув завязки своего малахая, вскочил в седло и выехал из конюшни.
Аймандай, легкий как ветер, всегда брал с места иноходью, закусив удила. Сегодня он несся, как парусный челн, гонимый вихрем. Почти до самого вечера Абай не сходил с коня. Он разъезжал без всякого дела — побывал и за городом, и на базаре, и в домах, где жили его сородичи.
Обедал и пил чай он вместе с отцом, а потом опять сел на Аймандая и отправился на базар. На этот раз его сопровождал Изгутты, распоряжавшийся хозяйством Кунанбая. За обедом Абай попросил у отца денег, и тот приказал Изгутты: «Съезди с ним на базар — пусть он сам выберет гостинцы для матери и братьев. Купи все. что он захочет!»
Они проездили по базару до самого заката и накупили уйму гостинцев. Абай знал, что его старая бабушка большая любительница крепкого чая, и начал с него; потом накупил сахару, конфет, бархату и цветного шелка для женских нарядов.
Скоро седельная сумка Абая наполнилась до отказа. Тогда он начал совать покупки за пазуху, за пояс, за голенища, отдавать Изгутты. Только к вечеру они вернулись к Кунанбаю.
Перед отъездом у Кунанбая опять собрались старшины и бии, майор и переводчик, Абай не пошел к отцу, он остался в другой комнате и при помощи Карабаса и Изгутты зашил свои переметные сумы и приготовился в дорогу.
Уже время было ложиться, когда майор вышел от Кунанбая. Изгутты провожал его.
— Кто только не зарится на богатство мирзы! — вздохнул он, вернувшись. — «Вареная голова» сейчас тоже унес изрядный кусок!
— Что он получил: деньгами или скотом? — спросил Карабас.
— Мирза сказал: «Ты — правитель, пусть все любуются на твой выезд», — и дал ему трех вороных, которых сам получил в дар. Да еще пятьсот рублей ему в глотку сунул.
Кунанбай перед отъездом одарил не только майора, — переводчику тоже досталось немало, а в аул Алшинбая Каратай и Майбасар от имени Кунанбая отогнали голов пятьдесят скота. Они вернулись оттуда поздно ночью.
Дня три назад, перед поездкой в аул Алшинбая, Майбасар еще раз попробовал подшутить над Абаем. Прошлый раз он крепко поплатился за такую попытку и сам попал в глупое положение, поэтому теперь побоялся налететь прямо и начал осторожно, обиняками.