Путь Базилио
Шрифт:
На четвёртые сутки козёл понял, что идёт не туда. Местность была не то чтобы незнакомая, но не та: реденький лесок, завалы мёрзлого сухостоя. Из-под снега торчали шляпки огромных бледно-жёлтых мухоморов. За ними Попандопулос когда-то сюда и хаживал: настои на сушёных мухоморах ценились любителями не меньше, чем иные артефакты. Но сейчас это было совсем не в тему.
Козёл задумался. Ворочаться назад и идти через болота не хотелось категорически. Был другой путь, считавшийся у сталкеров предпочтительным, поскольку мутанты эти мест избегали. Но мутантов козёл сейчас не слишком-то опасался. Зато сам путь удлинялся чуть ли не втрое, так как пришлось бы петлять между «жарками» и «электрами», стараясь не наступить в «ведьмин студень» и ховаясь от «жгучего пуха».
Чтобы облегчить себе процесс принятия решения, Септимий решил чуть-чуть накатить. И накатил — немножко, всего-то какие-то пятьсот. Ну и зажевал мухоморчиком для эффективности.
Успех накатилова был ошеломляюще грандиозен, триумфален. Самая ткань реальности волшебно изменилась — козёл и припомнить не мог такого могучего подъёма. Но он всем своим существом преисполнился — и поднялся. Уже не возникало вопросов, куда идти: всё было ясно. Сомнения кончились, кончились и колебания. Наступило время свершений. Высоко поднимая знамя, проникнутое благородным духом, Попандопулос преображался, как цветок в проруби. Теперь он видел себя борцом за переустройство мира — честное, правдивое, во всей полноте и богатстве всестороннего раскрытия безграничного потенциала его существа. Он чувствовал, как создаются — нет, рождаются! — условия для расцвета в нём высших духовных ценностей, завоёвывая его сердце и одновременно его крепя. Безгранично росли и ширились его замыслы, о которых он не мог думать без глубокого, задушевного волненья зрелой решимости, направленной прежде всего на устранение всего случайного, мелкого, наносного, незрелого, неподготовленного. В нём торжествовало мировоззрение высочайшей нравственности, черпая из бездонной сокровищницы души и обогащая её глубины сокровеннейшим содержанием, ярко, выпукло высвечиващим суть времени, направляя необузданный поток творческой энергии в русло развития. В первые ряды самовыдвигались волевое и духовное начала, величье целей и идеалов. Недостатки меркли, но меркли жизнеутверждающе, оптимистично, самоей своею гибелью приветствуя грядущее завтра — время козлов, время созидателей.
Септимия спас желудок. Опизденев от величья свалившихся на него задач, он судорожно сократился. Из козла ливануло — и тут же страшный треск и столб жгуче-смрадного пара привели его в чувство.
Он блевал в «жарку» — небольшую, компактную, но вполне себе поместительную. А рядом стоял крупный, матёрый сусанин-политрук и самодовольно пошевеливал шерстью вокруг жорла.
— От же ёбаный ты нахуй! — только и вымолвил козёл, утирая пасть левой рукой, а правой доставая из-за спины меч.
— Пфыф! — сказал мутант и отпрыгнул.
— Хуиф! — заорал Попандопулос, досылая меч прямо в раззяванную дыру. Сусанин покачнулся, схватился тоненькими лапками за злую железку и опрокинулся наземь.
— Вот то-то, — сказал козёл, с отвращением вытирая меч о ляжку твари.
Потом он снялся с места, чтобы немного пройтись и понять, где он и что делать.
Местность оказалась совершенно незнакомой: густой тёмный лес. До того густой, что солнца не было совсем. Потом до козла дошло, что его и впрямь нет: наступило тёмное время суток. К тому же всё тело ломило, как от долгого пути без передыху. Похоже, сусанин тащил — или гнал — его за собой весь день. То ли поблизости не было подходящих аномалий, то ли тупая тварь о них не знала и вела жертву к привычному месту харчеванья. Судя по запашку, у политрука тут была трапезная.
Когда же козёл попытался сусаньскую кухоньку покинуть, выяснилось, что это не так-то просто. За деревьями скрывался овражек, полный «ведьмина студня». Выход с другой стороны запирала петляющя между стволами полоса «антонова огня» — неяркая, но достаточно широкая, чтобы не соваться. Между ними рос густой колючий кустарник, приближаться к которому Септимию не хотелось: там что-то очень неприятно потрескивало, к тому же из-под листьев регулярно поднимались дымки.
Тогода он присел и попытался восстановить в памяти, а как же он, собственно, сюда попал. Восстанавливалось плохо: в голове начинали роиться идеи о высокой миссии, ответственности, глубинах нравственной сокровищницы. Наконец, он кое-как вспомнил, как в едином порыве сиганул через овражек на пике восторженного приятия живой жизни, реальной действительности, неутомимо- всепобеждающей детельностью по освобожденью всех от всего — ну или наоборот.
Искать узкое место в темноте не хотелось. Пришлось заночевать у «жарки» — благо, не холодно. Очень хотелось выпить, хотя козёл понял, что водка сводит эффект гвоздя на нет — или, как минимум, сильно ослабляет защиту. Но на островке, окружённом аномалиями, он чувствовал себя в относительной безопасности. Поэтому он решил позволить себе совсем немножко, ну хоть бы триста.
Перед сном он, впрочем, сделал полезное дело — отволок тело сусанина к овражку и бросил его в «студень».
Утро выдалось недобрым. Козёл проснулся от крайне неприятного чувства несвободы. Нет, не внутренней — внешней. Его что-то спелёнывало, и довольно туго. Рядом слышались голоса. Судя по интонациям, один из разговаривающих был упырь или что-то вроде того.
Септимий очень, очень осторожно посмотрел сквозь веки. Он лежал подле «жарки». Перед ней сидели и тихо беседовали два мутанта, спиногрыз и покаянец. Покаянец был в хорошо знакомом козлу синем мундире, у спиногрыза блестела прикрученная к панцирю казённая бляха. Оба были вооружены. Спиногрыз имел под брюхом подвесную кобуру с чем-то блестящим, похожим на тесла-шокер. Покаянец был попроще — у него на боку висела длинная полицейская сабля-селёдка.
Козёл понял, что в очередной раз недооценил муниципальные службы Бибердорфа и тихо выругался.
Это не осталось незамеченным. Покаянец повернулся и вежливо сообщил:
— Вы можете пока отдыхать. Потом вы дадите предварительные показания и мы двинемся.
При слове «двинемся» спиногрыз печально хрустнул хвостом. Попандопулос догадался, что тащить его придётся именно ракопанцирному. То, что его не распеленают, козёл почему-то не сомневался.
— Да, кстати — не пытайтесь вырваться, — столь же любезно сообщил муниципал-покаянец. — Вы утомитесь сами и доставите лишние хлопоты нам. Этот материал очень упруг.
Тут Попандопулоса посетило что-то вроде робкой надежды. Похоже, его запаковали в резину. Это давало шанс дотянуться до кинжала в бедре — если, конечно, его не нашли муниципалы. Как именно им удалось так незаметно запихнуть чуткого козла в резиновый мешок, он решил пока не думать. Сначала нужно было выбраться.
— По какому праву вы лишили меня свободы? В чём меня обвиняют? — на всякий случай спросил он.
— Вы обвиняетесь в грубейших нарушениях установленного порядка! — укоризенно сказал покаянец. — А именно, в неспровоцированных убийствах, недолжном использовании муниципальной собственности, нанесении неприемлемого ущерба таковой собственности, мошенническом обмане…
Козёл слушал вполуха — он возился в мешке, пытаясь дотянуться до ляжки. Наконец, ему это удалось. Кинжал оказался на месте. Козлиное сердце подпрыгнуло.
— И на каком основании вы делаете эти поспешные и бездоказательные утверждения? — козлу надоело слушать перечень того, что он нарушил и нанёс. К тому же хотелось понять, как же его всё-таки сцапали.
Покаянец рассказал следующее. Оказывается, в ту же самую ночь муниципалы послали наверх комиссию по оценке размеров ущерба, причинённого налётом гней. Комиссия, чтобы не препятствовать обычному перемещению граждан, явилась именно что ночью — разумеется, имея на руках все необходимые документы. Увы, подъмник не работал, полуторачасовое дёрганье за алармшнур не возымело эффекта. Предкомиссии действовал по инструкции: отправил гонца с сообщением, что с подъёмником что-то произошло, и желательно применение чрезвычайных мер. Меры прибыли уже утром, но основательные — маленький водородный воздушный шар, следователь-эмпат, тесла-оружие и, самое главное, по всей форме заверенные бумаги, позволяющие использовать всё вышеперечисленное во имя скорейшего наведения установленного порядка.