Путь Черной молнии 1. Новая версия
Шрифт:
Чтобы довериться новому знакомому и вести его к утесу и пещере, где Мирошников неоднократно прятался от совдепов, он решил вернуться к незаконченному разговору.
– Михаил, мы далеко уже отошли от Колпашево и, похоже, наши дорожки скоро разойдутся. Мы оба оказались в затруднительном положении. Скажу тебе откровенно, я не могу довериться незнакомому человеку. Ты просил помочь бежать, я помог, а в остальном, каждый сам по себе.
– Матвей, кланяюсь тебе за помощь и не настаиваю, коль дороги у нас с тобой разные, значит, не судьба. Не растолковывай мне шибко, я и так все понимаю, ты человек безбоязненный, твердый. Я видел, как ты бежал от чекистов, наверняка гранатой не одного гада уложил. Я не могу сейчас сделать тоже самое, у меня нет оружия, да и не обучен я этому делу, но
– Интересно, и о чем же ты мечтал?
– Пока в лагере мучился, привыкал всем нутром ненавидеть Советскую власть, напакостившую моей семье. Никогда не прощу коммунистам смерти своих родных.
– Что с ними стало?
– Двое моих детишек остались мертвыми в поле, когда их с матерью после раскулачивания гнали зимой в Шегарку. Дети замерзали от холода, их везли с матерями на последних санях. Люди совсем ослабли от голода, от болезней. Засыпали и умирали прямо в поле. Молодые комсюки 19 не разрешали везти трупы дальше и сбрасывали их с саней в поле. До сих пор, как представлю, что тела моих ребятишек разорвали волки, не по себе становится. Не по-людски все это, только сатана мог такое выдумать.
19
Комсюки – комсомольцы-активисты.
– А жена, жива осталась?
– Померла немного позже, хворь одолела, а меня, как врага Советской власти, осудили и отправили в лагерь. Мне об их смерти земляки рассказали, когда я с ними в лагере встретился. Ох и насмотрелся я на эту сволочную власть в тюрьме и как следователи издевались: били, кости выворачивали, заставляли подписывать протоколы дознания… Эх, а в лагере: голодно, холодно, охранники лютуют, заставляют весь день работать за похлебку да мизерную пайку. Не знаю, откуда только силы брались, чтобы выдержать. Знаешь, о чем я постоянно думаю, мы вот терпели их издевательства, смотрели, как другие умирают, как убивали их, а все надеялись, что с нами такого не будет. Уведут кого-нибудь и с концами, а мы понимали, что на расстрел ушел. Сидишь в камере и тайком крестишься, что на этот раз меня смерть обошла… Матвей, ведь невиновных людей судили, а мы верили, что разберется власть и отпустит нас, но не тут-то было.
– Кто же вам виноват, что верили красным вандалам и надеялись на снисхождение? За двадцать лет разве не научились думать головой, все продолжаете слушать бредни и верите обещаниям коммунистов.
– Выходит, сами дурачье и виноваты, коль покорно несли свои головы на плаху, – тяжело вздохнул Михаил Берестов, – Матвей, ты вот спокойно рассуждаешь обо всем, мол, верили, терпели. А жизнь то у человека одна. Разве тебе не хочется жить, наверняка в лагере побывал, да хлебнувши горя, за соломинку цеплялся.
– Да, здесь ты прав, перенес я немало горя: большевики лишили меня дорогого, согнали с родного места, свободу отняли, жену и сынишку в Алтайской ЧК сгубили, да и сам я чудом избежал расстрела, назвавшись чужим именем. Не спорю, жить хочется, но отдать ее за здорово были своим врагам…
– А ты никогда не задумывался, – перебил его Берестов, – что за два десятка лет смысл этой борьбы с каждым годом начинает теряться, когда наблюдаешь за красной махиной, как она топчет весь народ, духа и сил для сопротивления не остается. Нас морят, уничтожают, потому что мы не приняли Советскую власть. Если нам так хочется выжить, так может, стоит призадуматься и смириться: найти работу, обзавестись новой семьей. Может, лучше уехать за границу. А, Матвей, что ты на это скажешь?
– Все поступки человека заложены в его характере, и только зрелые люди способны непредвзято оценивать свои действия. Можно, конечно, смириться и стать частью этого покорного власти общества, но это значит – принять рабство. Где бы ты ни оказался, в какой другой части мира, но ты все равно останешься таким, каким сотворила
– Но как совладать с этакой красной махиной, которая поставила под ружье миллионы своих граждан? Матвей, я не против борьбы с христопродавцами, но как ты себе это представляешь?
– Я?! Ты спрашиваешь у человека, борющегося с семнадцатого года с красной чумой? Только борьба и мщение, иною свою жизнь я не представляю. У нас есть для этого средства и люди, но из года в год наш круг редеет, коммунисты планомерно проводят чистку народа. И, пожалуй, я соглашусь с тобой, что горстка храбрецов не может вести открытую, эффективную борьбу с обезумевшим стадом.
– Значит, я правильно тебя понимаю, нужно переходить на тайную борьбу.
–Вот об этом я тебе и говорю, что уже двадцать лет не перестаю бороться с этой властью. А ты лично, как бы хотел мстить коммунистам за смерть своих родных?
– Была у меня задумка, уйти в тайгу и создать партизанский отряд. Нападать на советы, вести подрывную деятельность, но времена нынче не те, чтобы люди пошли за мной, как за освободителем от красной заразы. С тех пор, как меня арестовали, прошло шесть лет, а тут за один год столько всего происходит… Сдадут они меня власти за четверть самогонки или проклюнувшегося в башке революционного сознания. Не знаю, Матвей, честное слово, не знаю, что мне делать?
Схожесть судеб Михаила Берестова и Макара Мирошникова и категоричное отношение к соввласти в какой-то степени роднило их, сближало. Но за годы службы в контрразведке во время Гражданской войны и становление соввласти большевиками, Макар неоднократно сталкивался с провокаторами. Были и такие, кто бок о бок с Мирошниковым сражался с красными. Профессиональный опыт пришел со временем, и он научился выявлять предателей. Но ему всегда помогали люди: резиденты, внедренные в ЧК, РККА и партаппарат. Как узнать, надежен ли Берестов и до какой степени можно ему доверять? Макар давно перестал верить незнакомым людям на слово, и только после серьезной проверки Берестов может получить шанс влиться в подпольную организацию. Разве можно забыть провал Топильниковской группы, арестованной томскими чекистами в 1920 году. Ведь предатель, сдавший группу Берману, тогдашнему председателю томской ЧК, повторил свой низменный поступок, и в 1932 году была арестована еще одна группа. Тогда пострадал и сам Макар Мирошников, прятавшийся в районе деревни Михеевка в пещере на реке Черной. Сбор всех членов группы был назначен на озере Черном, под видом местных рыбаков и охотников. Чекисты уже ждали с раннего утра, обложив место сбора, и арестовали всех, кто остался в живых. Это был первый значительный провал в жизни Макара, и он вынужден был согласиться, что органы госбезопасности научились работать, не только фальсифицируя политические дела, но и имели успех в борьбе с подпольными антисоветскими организациями при помощи агентов-провокаторов. На допросах чекисты спрашивали Макара, кем состоял в организации? Он упорно твердил, что был связным, передавал сведения, а какие и кому относил, не ведает, ведь существовала жесткая конспирация. Его пытали, били, не давали спать, но безрезультатно, Макар не подписал себе смертного приговора и попал в лагерь, как рядовой участник, исполнявший различные поручения.
Проверить Берестова Мирошников мог только на каком-нибудь деле, а до того момента придется держать ухо востро. Макар дал Михаилу небольшой шанс и принял решение, пока не отпускать его. После создавшейся паузы, обдумав дальнейшее положение, Макар спросил:
– Пойдешь со мной?
– Матвей, а разве у меня есть выбор? Я так себе соображаю, прощения от власти мне ждать не стоит, все одно за побег к стенке поставят. Скажу прямо, возьмешь с собой, не подведу. Я только напоследок оставлю себе один патрон, не хочу снова оказаться в их лапах, уж лучше быстрая смерть, чем мучиться и ждать расстрела.