Путь хирурга. Полвека в СССР

Голяховский Владимир Юльевич

— Что вы делали до сих пор?

— Я был санинструктором в армии, демобилизовался и два года назад окончил институт.

— Почему вы хотите работать у нас?

— Мне операции нравятся, а Косматов рассказывал, что вы делаете интересные операции.

— Что вам еще нравится?

— Я поэзию очень люблю, — при этом он потупил глаза.

— Какую поэзию — Маяковского, Щипачева?

— Их тоже, конечно, но особенно стихи Мандельштама, Пастернака и Цветаевой.

Я удивился — мало кто знал не только стихи этих поэтов, но и сами их имена. Он понял мое удивление и объяснил:

— Моя жена — учительница литературы, это она дает мне их читать.

Пока мы разговаривали, я различал в его натуре что-то неуловимо болезненное,

какую-то усмиренную дикость. Но это было лишь первое впечатление, оно могло быть ошибочным.

Он показался мне интересным, особенно по контрасту с моими малокультурными ассистентами. Я взял его на работу, с трудом добившись дополнительной ставки.

Мне нужны были свои, преданные люди на кафедре. Расчет был простой: если я их принимаю на работу и повышаю, они должны чувствовать благодарность и быть моими сторонниками во всем. Конечно, от младших работников небольшая поддержка, но все-таки они разбавят коллектив недружелюбных ко мне ассистентов. Я тогда планировал научную работу кафедры. Это особенно важно: работа любой кафедры оценивается по количеству и качеству научных статей, книг и докладов — по «научной продукции», как работа любого производства оценивается по выдаче его продукции. В ту пору я разрабатывал новые операции на плечевом и лучезапястном суставах и искусственные конструкции для них. Но надо было предлагать темы всем другим сотрудникам кафедры. В ассистентах энтузиазма к этому не было, они достигли своего потолка кандидатов наук (не знаю — как) и дальше не пойдут. А молодые, Косматов и Левицкий, будут стараться, если я дам им темы для написания научных статей. Я считал, что одной из первых тем должна быть разработка метода Илизарова. Кроме меня, в Москве никто его операции не делал, и я видел свою задачу в том, чтобы популяризировать его метод.

Как раз из Кургана позвонил Илизаров:

— Слушай, ко мне тут обратился один молодой морской офицер, Пестриков. У него вывихнуто плечо, его два раза оперировали в Кремлевской больнице, но получилось неудачно. Прими его, ты эти операции делаешь лучше меня. Его отец — большая шишка.

— Конечно, Гавриил, направляй его — сделаю, что смогу. Я хочу тебе предложить, чтобы первые печатные работы в Москве по твоему методу исходили совместно от нас обоих — из моей клиники и твоего института. Так будет правильней и солидней.

Илизаров очень требователен к качеству статей по своему методу, он сказал, подумав:

— Ладно, пусть будет от нас обоих. Но я должен сам прочитать — правильно ли написано?

Я дал Косматову и Левицкому темы научных статей по вопросам метода Илизарова.

Вскоре в клинику поступил направленный им морской лейтенант Псстриков. У него так называемый «застарелый вывих плеча», когда вывих долгое время не вправлен и движения в плече ограниченны и болезненны. В Кремлевской больнице его два раза оперировал профессор Михаил Громов, один из моих учителей в институте. Но после каждой операции плечо снова вывихивалось. Несчастный лейтенант не мог служить во флоте и чуть не плакал — для него это была трагедия. У меня был опыт многих операций на плечевом суставе по своему методу, но переделывать всегда труднее, чем делать первую операцию. Ассистентами себе я поставил Косматова и Левицкого, заранее подробно рассказал им план операции. У Косматова был какой-то опыт в хирургии, Левицкий не имел никакого, даже инструменты держать в руках не умел. Его я «поставил на крючки», чтобы он только растягивал края операционного разреза, но приходилось по много раз указывать ему — как держать. Трудно было оперировать с такими ассистентами и с нашим бедным запасом инструментов. Все-таки мы справились.

Оба они были счастливы, Косматов сиял — черта пробуждающегося профессионализма. Еще больше радовался Левицкий. После операции он топтался возле моего кабинета, а когда я его позвал, он с порога кинулся благодарить:

— Спасибо, спасибо вам большое! — это моя первая настоящая операция. Благодаря вам я

испытал настоящее удовольствие, — он потупился, — как при чтении прекрасного стиха. Я расскажу жене, что ассистировал вам на операции, она будет счастлива за меня.

— Передайте, что я вами доволен. А в каких классах преподает ваша жена?

— В старших, — он опять потупился. — Она на десять лет старше меня, но мы любим друг друга. По национальности она еврейка, а по культуре — русская интеллигентка. Мы записаны на однокомнатную квартиру в кооперативе. Мы пригласим вас на новоселье, придете?

— Спасибо, буду рад поздравить вас обоих.

Вскоре наш пациент-лейтенант благополучно выписался, за ним приехал отец. Я помнил, что он «большая шишка», по выражению Илизарова. Сидя у меня в кабинете, он сказал:

— Я тоже врач по образованию, но занимаюсь административной работой. Если вам что-то будет нужно или вы захотите хорошо отдохнуть, позвоните мне — я для вас все устрою.

— Спасибо, — я взял его телефон, но отдыхать пока не собирался.

Еще несколько раз я брал Косматова и Левицкого на операции. У Косматова дело в руках ладилось, но Левицкий не имел ни быстроты реакции, ни решительности, ни четкости в движениях рук — черт, необходимых хирургу. Хирург из него не получится.

Статьи они оба, в конце концов, написали. У Косматова получилось по-деловому, но очень коряво изложено. У Левицкого стиль написания был гладкий, но содержания — никакого. Мне пришлось много исправлять, фактически — переписывать за обоих. Статьи напечатали в сборнике молодых ученых, оба радовались и благодарили меня. Левицкий сразу помчался показывать сборник своей жене.

Однажды Коля Левицкий потерял получку — пятьдесят рублей. В совершенном отчаянии он ходил и искал деньги на полу и в углах. Жалко было смотреть на его потерянность. Я незаметно подложил в щель угла свои деньги и позвал в свидетели медсестру (сам я не хотел участвовать в «находке»). Она позвала Левицкого:

— Нашлись ваши деньги — вон они, в углу.

Его радости не было предела.

Вскоре была жеребьевка по распределению квартир в его кооперативе. Невезучему Коле досталась квартира на первом этаже. Но он все равно радовался, у него была странная мечта, которой он делился со всеми:

— Поставлю на балконе бочку с засоленными огурцами. Придут на новоселье гости — поставлю водку на стол, а прямо с балкона буду доставать соленые огурцы на закуску.

Дело в том, что тихий интеллигентный Коля Левицкий был запойный алкоголик. Его стали замечать пьяным в конце работы, но от меня это скрывали. Оказалось, что однажды он уже лечился от алкоголизма в психиатрической больнице. И случилось несчастье: он шел ночью пьяный через парк, его избили, у него был перелом черепа. Лечили его полгода, я взял его в свою клинику, потом устроил в клинику неврологии. Его выписали, но у него пропадала память, снизилась работоспособность. Для полной поправки ему надо было лечиться два года, а главное — не пить. Я несколько раз говорил с ним об этом. Коля все понимал, благодарил, но… его опять видели пьяным. Это был случай типичной русской болезни — не укротимого ничем алкоголизма. Теперь я понял ту усмиренную дикость, то неуловимо болезненное, что мне показалось в нем при первом свидании! Как последнюю попытку повлиять на него я сказал:

— Сейчас же пишите заявление об уходе с работы. Даты не ставьте, но если вас увидят пьяным еще хоть раз — я сам поставлю ее, и тогда вам надо немедленно уходить.

Через какое-то время он снова был пьян, я поставил дату под его заявлением: — Уходите.

Интеллигентный Левицкий вежливо попрощался, благодарил за доброе к нему отношение.

Зловещее убийство

Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!..

(Ф. М.Достоевский «Преступление и наказание»)