Путь к последнему приюту
Шрифт:
— Каких ещё советов? — заинтересовался Егор.
— Мало ли…. У тебя, граф, кого-то из близких родственников взяли в заложники?
— Нет, слава Богу.
— Вот, когда возьмут, тогда и обращайся. В таких делах не существует универсальных рецептов. Для каждой конкретной ситуации нужно искать-подбирать конкретное, иногда даже уникальное решение…
Они проснулись — от звона старенького механического будильника — в кромешной темноте, рассвет ещё только приближался. Из-за ближайшей банановой рощицы доносились резкие вскрики беспокойных тропических попугаев, за тёмно-зелёной дверью хижины настороженно вздыхали-всхрапывали мулы, приведённые с вечера Симоном: приведённые, стреноженные и выпущенные на свободный ночной выпас.
— Поднимайтесь, граждане и гражданки, — подбадривал своих сонных спутников Егор. — Кто рано встаёт, тому, как известно, Бог даёт…
— Какой конкретно — Бог? — недоверчиво уточнил со своего спального места въедливый Хан. — И что, собственно, он даёт?
— Какой конкретно — не знаю. Будем надеться, что добрый, мудрый, справедливый и всемогущий…. Что он даёт? Сугубо надежду на счастливое будущее, что, согласитесь, совсем и немало. Вставайте, сони сонные…. Рота, подъём! Умываться, справлять естественные нужды и переодеваться в походную одежду! Господа мужчины, предлагаю пройти на выход, не будем смущать наших трепетных и скромных дам…
Потом они позавтракали, предварительно разогрев консервы на примусе, даже и горячим кофе себя побаловали.
Вскоре и Симон пожаловал: вежливо поздоровался со всеми, с Угэдэем раскланялся отдельно и тоже выразил желание — отведать кофейку.
— Угостим, не вопрос, — усмехнулся Егор. — Проходи, дружище. А почему ты налегке? Где вещи? Оружие?
— Где и всегда, — непонимающе передёрнул плечами индеец. — Ты же, граф, в курсе. Как и в прошлый раз — свернём к тайнику.
— Ну, да. Ну, да. К тайнику. Запамятовал, извини…. Что это ты так подозрительно и недоверчиво на меня уставился, словно не узнаёшь?
— Не узнаю. Совсем другой ты нынче, граф. Не ругаешься. Не обзываешься. Не дерёшься. Наоборот, извиняешься. Даже «дружищем» меня назвал, а не «уродом краснорожим». Странно это…
— И ничего странного, — запоздало нахмурился Егор. — Просто примеряю на себя новый «облик», под которым мне придётся работать — там…. Понимаешь? А если хочешь в зубы получить, то только скажи. Тут же отгребёшь по полной программе, не вопрос. Сразу узнаешь прежнего Живоглота.
— Не, граф, не надо, — доверчиво улыбнулся индеец. — Не меняйся, пожалуйста. Таким ты мне гораздо больше нравишься…
Отряд следовал по узкой каменистой тропе, змеящейся между длинными грядками, засеянными овощами-злаками, и высокими банановыми кустами. Ванда и Лана с Угэдэем на руках восседали на мулах. Мужчины же передвигались на своих двоих, ведя гружёных мулов в поводу. Первым выступал Симон, а Хан (с самым упрямым и своевольным мулом), замыкал походную колонну.
Взошло ярко-розовое солнце. На нежно-нежно-сиреневом небе не наблюдалось ни единого облачка. Заметно потеплело. С низких горбатых холмов, подступавших с юга-востока, начали медленно сползать-спускаться рваные космы молочно-белого тумана.
Прямо по курсу показалась тёмно-зелёная высоченная стена, со стороны которой — время от времени — долетали резкие, порой утробные и зловещие звуки.
— Что это такое? — вытянув вперёд крошечную ручонку, спросил Угэдэй.
— Джунгли, — ответила Лана. — Это такой тропический густой лес, который никогда не засыпает.
— А кто это там, в джунглях, всё время кричит?
— Звери и птицы, мой мальчик. Охотятся друг на друга, не ведая жалости, и день, и ночь…
У тропы — на самой границе полей и джунглей — был установлен очередной деревянный идол в человеческий рост. Вернее, лишь одна голова с тёмным и очень злым лицом.
— Ещё один Бог Смерти? — спросил Егор, шедший (с мулом на длинной уздечке), следом за Симоном.
— Куда же без них? — не оборачиваясь, усмехнулся индеец. — Они же очень хорошо секретности способствуют. Просто замечательно, совсем без дураков…
Тропинка, оказавшись в джунглях, тут же превратилась в узкую «свежую» просеку.
— Три раза в месяц приходится расчищать. Не реже, — пожаловался проводник. — Иначе нельзя. Зарастёт…
С чёрных толстых лиан, пересекавших просеку на трёх-четырёх метровой высоте, регулярно срывались вниз крупные капли прозрачной и очень холодной воды. Было очень душно и тенисто, о существовании на Свете солнечных лучей приходилось только догадываться — по редким солнечным зайчикам, изредка прыгавшим под ногами. Вокруг властвовала гулкая и вязкая тишина, слегка разбавленная шумом монотонной капели.
— Йо-ооо! Хра-хра-хра! — неожиданно раздалось с правой стороны. — Йо-хо-хо!
— Хра-хра-хра-хра…, — тут же оживилось сонное тропическое эхо. — Йо-хо-хо-хо-хо-хо….
— Павианы дурака валяют, — пояснил Симон. — В том смысле, что ихняя безвредная молодёжь дурью мается. Самцы красуются перед самками. Самки, в свою очередь, перед самцами. Ничего серьёзного.
— Почему считаешь, что безвредная молодёжь?
— А ты, граф, на мулов посмотри. Посмотри-посмотри.
— Действительно, очень спокойные, — признал Егор. — Даже ушами «не стригут»…
Следующие два с половиной часа пути прошли спокойно и благостно. Без каких-либо серьёзных происшествий.
Приглушённо капала капель. Воинственно и игриво покрикивали друг на друга молодые павианы. Ненавязчиво жужжали ленивые утренние москиты. Задумчиво скучали на гладких светло-серых камнях, мечтательно уставившись неподвижными круглыми глазами на восток, такие же светло-серые ящерицы.
Один раз — со страшным шумом — просеку пересекла огромная стая зелёных волнистых попугайчиков, насчитывавшая несколько тысяч крикливых особей.
Да ещё змеи иногда проползали в непосредственной близости от каблуков походных сапог и чёрных копыт мулов. Совершенно разные змеи: однотонно-бурые и покрытые изысканными разноцветными узорами, совсем крохотные и полутораметровой длины, тонюсенькие карандаши и с человеческую руку толщиной…
Просека вывела их на травянистую круглую поляну с диаметром порядка пятидесяти-шестидесяти метров. Посредине поляны наблюдалась приземистая гранитная скала.
Симон, освободив молодого буро-пегого мула, гружённого тёмно-зелёными брезентовыми мешками, от своей опеки, подошёл к скале и, присев на корточки, засунул правую ладонь в одну из широких трещин, густо избороздивших шершавую гранитную поверхность.