Путь к Вавилону
Шрифт:
Но одета она была странно, он ее раньше не видел в таком одеянии: черная амазонка из мягкой замши и мышиного цвета шерстяная юбка с несметным количеством складок на бедрах. Высокие сапоги и перчатки из темной кожи, плотно обтягивающие руки.
И лицо ее… То была Дженни, которую он знал, вот только волосы, обычно в беспорядке рассыпанные по плечам, заплетены были в косы и уложены кольцом на затылке. А ему так — до боли — хотелось видеть, как ветер треплет свободно летящие пряди ее волос.
И еще было что-то такое в глазах ее… и, возможно, в осанке. Как будто она растеряла свою природную грацию дикой лани, и искусная
Во все стороны до горизонта расстилался безбрежный безлюдный пейзаж, а они все летели вперед и вперед, и Ривену казалось, что глаз его различает, как горы становятся ближе, силуэты их — резче. Там, в ущельях на склонах гор, ближе к вершинам, лежали снега; на их фоне выступали черные пятна обветренных скал. Ривен и Дженни держали путь на север. На север к Гресхорну.
— Тысяча миль до Гресхорна, — сказала Дженни, и Ривен почему-то не удивился тому, что она говорит с неуловимым акцентом Мингниша, не с тем акцентом, с каким говорят на Скае. — Кое-кто утверждает, что горы на севере обозначают границу мира, что за ними нет уже ничего, только великая бездна, где кружатся звезды. Еще никто не был на той стороне, вот разве что гномы, но ведь нам они не рассказывают ничего о своих походах, о земле за северными горами. Так что, возможно, и в самом деле Гресхорн — это край света. — Она подняла на него глаза, темные, точно вода в глубине колодца, на бледном лице. Чужие глаза, не его жены.
— Ты не здешний, ты здесь чужой, — бесстрастно проговорила она.
— Ты — моя жена, — выдохнул он, и слова были как песок в горле.
— Нет, — сказала она, и по спине у него пробежал холод. Конь его встал на дыбы.
Она холодно улыбнулась ему, и в улыбке ее не было ничего от той женщины, которую он знал.
— Кто ты? — прошептал он.
— Я — это ты, — спокойно проговорила она, а потом серебряный смех ее болью прозвучал в его ушах, задев струны натянутых нервов. Исполненный печали смех, и оборвался он всхлипом, который не был ни рыданием, ни знаком гнева. — Я — дурной сон, от которого ты пробудился в холодном поту. Я — темная комната, куда ты боялся войти. Я — остывший очаг, наполненный золой. Я — обломок скалы на берегу горного ручья. Я — та история, которую ты не сумеешь рассказать, как бы ты ни старался. И все же ты должен. Жизнь твоя есть история этого мира, твои книги — кровь, дающая ему жизнь. Магия, которой держится этот мир, живет в твоем сердце. Отыщи ее.
— Это не так просто, — сказал он.
— Все не просто. — Она грустно улыбнулась.
Гнев вспыхнул в нем, точно раздутые уголья.
— Пошла к дьяволу, ведьма. Оставь меня.
Она пожала плечами.
— Невозможно. Я нужна тебе, Майкл.
— Зачем? — Она подалась вперед в седле.
— Я — жизнь твоих книг. Без меня ты не сможешь закончить свою часть истории, но и бросить ее, не закончив, ты будешь не в силах.
— Она умерла, история, вместе с тобой, — возмутился Ривен. — Теперь нет никаких больше историй.
— История бесконечна, всегда что-нибудь предстоит. Быть может, в истории этой будут другие герои… может быть, даже рассказывать будет кто-то другой, не ты. Но она продолжается, как и твое в ней участие. И она, твоя история, тобой еще не закончена.
— Зато я с ней покончил.
Она печально качнула головой, и на мгновение — у него даже перехватило дыхание — он узнал в ней
— Майкл, здесь выбирать не тебе… и не мне. Мы просто выполняем то, что нам назначено свыше.
Слезы душили его, лицо исказилось гримасой боли.
— Дженни…
— Ее нет. Ее больше нет. Есть лишь то, что твое воображение приняло и сотворило из нее, что из нее сотворил этот край. — И все же лицо ее было здесь, перед ним, бледное, точно смерть.
— Оставь меня, — выдавил он, склонившись над лукой седла, охваченный терзающей болью. Он не мог на нее смотреть.
— Не забудь, Майкл, — сказала она, и голос ее стал далеким. — Это нам назначено свыше!
Он схватился руками за грудь, будто боясь, что она разорвется, и даже не поглядел ей вслед.
Он открыл глаза, и кругом была глухая тьма, и руки его пытались убрать покрывало темноты. Чья-то рука ласково гладила Ривена по волосам, и рыдание комом застряло в горле, само себя подавив.
— Тише, — шепнул мягкий грудной голос, и Ривен весь как-то обмяк. — Вам что-то привиделось, вы кричали во сне, — продолжал тот же голос, и Ривену вдруг показалось, что на мгновение к щеке его прикоснулась щека; касание легкое, точно перышком.
Это что, обычная процедура по уходу за болящими? — спросил себя он. Но нет… все это осталось там, в другом времени, в другом мире. Мадра зажгла свечу и вернулась к нему, Ривен заглянул ей в глаза, такие серьезные под густыми бровями.
— Ты уж прости меня, — сказал он, ругая себя за то, что его голос звучит с каким-то надломом. Она легонько качнула головой и пальцем смахнула слезы со щеки Ривена. Он покраснел от смущения, но не пошевелился. Странно, но, прикасаясь к нему, она рассеивает его кошмары.
Сон. Просто сон. Но что в этом мире есть сон, а что — явь? Что здесь настоящее?
Дженни.
И он спрятал лицо в коленях девушки, которая молча гладила его волосы.
Солнце, поднявшееся из-за гор, застало Ривена на крепостной стене Рорима, куда он поднялся в сопровождении Лисы и Мадры. Дул резкий порывистый ветер, как студеный отголосок той суровой зимы, что предшествовала появлению Ривена в Мингнише, но небеса были чисты, и склоны ближних холмов полыхали цветением лютиков.
Ривену то и дело приходилось бороться с плащом, спадающим с плеч. Он пока еще не привык к такому странному фасону, и плащ постоянно сползал, мешая движениям здоровой руки. Вторую руку Ривен держал на перевязи. В который раз Мадра, ни слова не говоря, поправила за него сбившийся на сторону плащ.
Сегодня Ривена нарядили в длинную, до бедра, кожаную рубаху и синие шерстяные штаны плотной вязки со вставками крепкой кожи на внутренней стороне у бедер. Под верхней, кожаной, рубахой, была еще нижняя — из льняного полотна, а обулся Ривен в походные свои ботинки. Его талию охватывал кожаный, пояс, на котором крепился меч, спрятанный в ножны, с клинком в два фута длиною. Из-под пояса выглядывал кушак небесно-голубого цвета. Поверх всего этого облачения болтался плащ, синий, точно вечерние сумерки, закрепленный на плече тяжелой бронзовой брошью, которую Мадра собственноручно ему приколола. Странно, но вместо того, чтобы чувствовать себя легко и комфортно, — ведь одет он был точно так же, как и все люди, его окружающие, — Ривен почему-то смущался и ему было очень неловко. Да еще жуткий тот сон… никак не давал он Ривену покоя.