Путь ко спасению
Шрифт:
— Массаракш!
На мокрой дороге старенький «козлик» развернуло градусов на семьдесят, руль больно ударил в ребра, а пристегнутого придурка Десницкого тряхнуло так, что он не сказал ни слова об этом торможении — а ведь наверняка хотел. Нет, «хотел» — это неправильное слово. Считал своим долгом.
Шуйга осторожно вдохнул и разжал стиснувшие руль пальцы. Дворники ходили туда-сюда, открывая взгляду не дорогу теперь, а вырубленную полосу вдоль леса — и ряд тощих высоченных сосен, почему-то напоминавших
— Массаракш… — повторил Шуйга и глянул на Десницкого — не хочет ли тот вылезти под проливной дождь? Ну да, конечно, ни один мускул не дрогнул, только Десницкий был зеленовато-белым — от страха, наверное. И смотрел не вперед, а в сторону Шуйги — как из-за дождевых струй к «козлику» приближается привидение в черном балахоне, которое с полминуты назад бросилось под колеса.
Впрочем, стоило отдать Десницкому должное — не отрывая взгляд от мутного окошка, тот словно машинально отстегнул ремень и потянулся к дверной ручке. Но, видно, забыл, что дверь заблокирована, — дернул ее раза два, однако так и не понял, почему она не открылась.
— Ладно уж, сиди, — с усмешкой бросил Шуйга и распахнул свою дверь навстречу привидению.
Дождь был ледяным, а сумерки серыми. И не успел Шуйга пройти два шага, как привидение — ростом ему почти по пояс — обхватило его обеими руками и, пропищав неразборчивое «Помогите», горячо и сопливо разревелось, ткнувшись носом ему в живот.
— Етишкина жисть… — проворчал Шуйга, выдергивая руку из цепкого захвата.
Десницкий уже обходил «козлик» сзади…
Привидение звали Павликом, а черный балахон на нем был монастырской одеждой, название которой Шуйга не знал.
— А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! — Десницкий с улыбкой потрепал пацаненка по мокрым рыжим волосам, стриженным под горшок. Чувства юмора у Десницкого быть не могло, без сомнений, и слова эти прозвучали по-отечески тепло и ласково.
— Ты как тут оказался, гаденыш? — спросил Шуйга вполне беззлобно. — Ты под колеса кидаться другой машины не нашел?
— Я нет… я не под колеса… — эта мысль так удивила и возмутила пацана, что он забыл плакать.
— Ты заблудился? — Десницкий присел на корточки, чтобы смотреть на попёнка снизу вверх.
Тот помотал головой, и глаза его снова наполнились крупными чистыми слезами — чище и крупней дождевых капель.
— Неужели погулять вышел? — сверху вниз спросил Шуйга.
— Я убежал, — ответил гаденыш и разревелся снова.
Десницкий вздохнул и поднял глаза на Шуйгу.
— А чё ты на меня смотришь? Чего смотришь? Я вот так и знал, вот как только его на дороге увидел — я сразу понял, что так просто это не кончится!.. Массаракш!
— Ты из приюта или из семинарии? — голос Десницкого остался по-отечески ласковым.
— Из приюта… — всхлипнул попёнок.
— Сиротка, значит… — покачал головой
— Понимаешь, брат Павел, мы не можем тебе помочь. Мы должны отвезти тебя в участок, так положено, понимаешь? И здесь тебя оставить мы не можем — ты же не хочешь простудиться и умереть, правда?
И, конечно, Десницкий был тысячу раз прав. Он всегда бывал прав, вот умел он быть правым! «Брат Павел» заплакал беззвучно и чертовски безнадежно. Чтобы крупные чистые слезы не свернули Десницкого с истинного пути, Шуйга на всякий случай заметил:
— Сдается мне, его фамилия Морозов…
Попёнок энергично замотал головой, будто понял намек.
— Я Белкин, — сказал он с необычайной убежденностью и на всякий случай даже повторил: — Белкин.
— Все равно — уж больно имя говорящее.
— В любом случае его надо переодеть. А еще лучше — растереть как следует, — снова вздохнул Десницкий, поднимаясь.
— Ага-ага, — подхватил Шуйга. — И как только он окажется без трусов, из кустов вывалится толпа журналюг с фотоаппаратами. Но я-то буду за рулем…
Десницкий огляделся.
— Здесь нет кустов.
— Его зови дядя Тор, а меня — дядя Локи, — сказал Шуйга, трогаясь с места. В зеркале заднего вида отразилось напряженное от непонимания лицо брата Павла.
— Он пошутил, — вздохнул севший назад Десницкий. — Меня зовут дядя Слава, а его — дядя Олег.
Понимания на лице попёнка не прибавилось, но теперь он смотрел не в зеркало, а на «дядю Тора».
— Видал? — Шуйга не стал оглядываться, чтобы взглянуть на замешательство Десницкого. — Ему что Тор и Локи, что Славик и Олег.
— Ты никогда не слышал таких имен? — серьезно спросил дядя Тор.
Пацан помотал головой.
— А… песнь о вещем Олеге? Тоже не слышал?
— Какие вещие Олеги? — злорадно рассмеялся Шуйга. — Пушкин — это… нет, вроде пока не запрещено. О, вспомнил: не благословляется.
— Серьезно? — удивился Десницкий.
— А что ты хотел? Он же памятник себе воздвиг с главою непокорной выше Александровской колонны. Впрочем, я могу ошибаться. Может, разрешается с благословения, крепким в вере. Эй, эй, дядя Тор!
Шуйга заметил мелькнувшую в зеркале красную футболку — Десницкий развязал свой рюкзак и теперь выуживал оттуда смену белья.
— Чего? — он разогнулся.
— Пацан насквозь провалится. У меня шмотки возьми, я помельче.
Предложение раздеться насторожило попёнка, и Шуйга нарочно пригнулся, чтобы посмотреть в зеркало на обескураженного Десницкого.
— Не бойся, брат Павел, — усмехнулся Шуйга. — Дядя Тор тебя не обидит. Он детей не обижает, у него дочка маленькая.
Сначала он хотел сказать, что Десницкий любит детей, но почему-то поостерегся двусмысленности этого утверждения.