Путь ко спасению
Шрифт:
Пацан помялся немного, а потом тихо, почти шепотом, задал вопрос, который привел бы в ступор любого:
— Скажи, а ты… случайно не мой папа?
На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул, он ответил спокойно, с отеческой теплотой и материнским терпением:
— Нет, брат Павел. Прости.
И перешел к расспросам о петербургском архиерее отце Иакове, когда фары высветили на обочине не жалкий указатель, а добротный монумент, обозначивший въезд в город. Шуйга сбросил скорость, заодно посматривая по сторонам в поисках прохожих, — надо было немедленно
Навстречу, печатая шаг, протопал строй местных хоругвеносцев — без хоругвей, правда, но в форме, неуловимо напоминавшей эсесовскую. Не сбросишь скорость — скажут, что не проявил должного уважения, сбросишь — спросят, куда крадешься. Не просигналишь — решат, что не захотел поприветствовать, просигналишь — обвинят в нарушении спокойствия. Скучно быть победителями, бороться не с кем — приходится искать.
— Ночной дозор, — с уважением заметил Шуйга, но остановиться не решился.
На лице Десницкого при виде хоругвеносцев в который раз не дрогнул ни один мускул.
Про участок и гостиницу спросили на заправке и долго крутили по широким улицам с деревянными домами. Гаденыш плакал тихо и трогательно, даже Шуйга едва его не пожалел, что уж говорить о когнитивном диссонансе Десницкого.
— Я где-то читал, что психика у детей гибкая, вопреки расхожему мнению, — остановившись напротив участка, заметил Шуйга — только чтобы поддержать морально дядю Тора.
— Дело не в психике, — холодно ответил тот.
— Мы не можем помочь всем, прими это как данность.
— Это не значит, что не нужно помогать никому. — Десницкий умел быть правым, и эта его правота противоречила самой себе. — Документы не забудь. Пошли, брат Павел. И не реви, мужчины не плачут.
Шуйга обиженно подумал, что не собирается забывать документы, — файлик с «подорожными» давно лежал на сиденье.
На бетонном крыльце гаденыш повернулся к Десницкому и обхватил его за пояс, прижавшись лицом к животу:
— Не отдавай меня, ну пожалуйста, не отдавай! Возьми меня с собой!
Десницкий снова присел на корточки, потрепал попёнка по рыжим волосам и твердо сказал:
— Я не могу. Мне нельзя забирать детей из приюта. Прости.
В участке на одного полицейского в форме приходилось по пять хоругвеносцев и примерно по три казака.
— Что они здесь делают? — тихо спросил Десницкий. Не удивленно, нет — в самом деле хотел узнать.
— Тусят, — пожал плечами Шуйга и добавил, оглядываясь: — Я хотел сказать: несут дозор. «У меня в душе Жар-птица и тоска по государю»…
Видимо, в их лицах было что-то такое, чужеродное здесь, потому что документы потребовали сразу же, на входе, из будки дежурного. Шуйга сунул в окошко синие паспорта и долго пропихивал туда файлик с «подорожными». Господин полицейский предпенсионного возраста внимательно просмотрел разрешение на выезд, а потом спросил:
— Откуда следуете?
Нет, все же
— Резервация ЗАТО «Наукоград-23», — честно ответил Шуйга.
— Куда? — не поднимая головы бросил господин полицейский следующий вопрос.
— Резервация УНК «Ораниенбаум-70».
Услышав же фамилию «Десницкий», он все-таки поднял глаза и спросил:
— Еврей, что ли?
Сидевшие неподалеку дозорные смолкли и повернули головы на «ресепшен».
Менее всего Десницкий походил на еврея, гораздо больше напоминал Илью Муромца.
— Десницкий — это старинная семинарская фамилия, — пояснил Шуйга, стараясь, чтобы сироп в его голосе не приняли за вызов.
— А зачем тогда паспорт синий?
— Так… это… вероисповедание… — замялся Шуйга.
— Атеизм придумали евреи, чтобы в паспорте не писать «иудей», — твердо сказал господин полицейский — как припечатал. — Цель выезда из резервации?
Шуйга побаивался отвечать на этот вопрос: скажи иначе, чем указано в «подорожных», — обвинят в обмане; скажи, как записано, — будет выглядеть оскорблением. И не религиозных чувств вовсе, а гордости за умение писать.
— Проведение наземных испытаний многоканального сканирующего устройства среднего разрешения с конической разверткой, — кротко выговорил Шуйга, не уточняя прочих характеристик прибора, которые требовалось указывать в «подорожных».
Он ошибся: господин полицейский дежурный вовсе не оскорбился — удивленно приоткрыл рот и переспросил:
— А это чё такое?
— Это для спутников, погоду определять, — мягко пояснил Десницкий. Пожалуй, Шуйга бы не сумел сказать так коротко, емко и понятно. И без высокомерия…
Дежурный с восторженной улыбкой покачал головой, и с его лица исчезло презрение к обладателям синих паспортов — наверное, в детстве он хотел быть космонавтом.
Побои, нанесенные воспитаннику приюта, не взволновали представителя детской комнаты — госпожу полицейскую. Или госпожу полицейского? Как ни поверни, выходило очень и очень двусмысленно, а потому Шуйга избегал обращений. Госпожа была мордастой бабой и походила на Илью Муромца даже больше, чем Десницкий. Вместе с портретом регента над ее столом висел лик Христа, а многочисленные полки с документами были заставлены многочисленными же иконами. Шуйгу так и подмывало спросить: «Наверное, опасная у вас работа?»
Гораздо больше госпожа интересовалась, зачем ребенка раздевали, а по предъявлении насквозь мокрого подрясника только сложила губки бантиком, но нисколько объяснением не удовлетворилась.
Ни один мускул не дрогнул на лице Десницкого, когда она настойчиво спрашивала брата Павла, за какие места его трогали эти мужчины. И вместо экспертизы побоев назначила другую экспертизу, тоже врачебную… И в монастырь позвонила тут же, сообщила сладким воркующим голоском, что потерянный Павлик Белкин нашелся.